ГЛАВА VI

 

ПОЗДНЕБРОНЗОВАЯ ЭПОХА

 

§ 1. ЗАПАДНОГРУЗИНСКАЯ КУЛЬТУРА

 

Со второй половина II тыс. до н. э. в Грузии, как и на всем Кавказе, наступает новая ступень развития общества — поздний бронзовый век. В это время почти полностью прерывается связь с традициями предшествующей эпохи, заметно изменяется характер хозяйства и условия жизни в целом. Густо заселяется весь Кавказ — как горные и предгорные, так и низменные равнины. В отдельных регионах складываются довольно крупные культурные области, объединяющие несколько родственных культур. На Центральном и Западном Кавказе распространяются три культуры — западногрузинская, или колхидская, кобанская и прикубанская.

В западной части Грузии во второй половине II тыс. сложилась своеобразная культура, называемая колхидской. В ней выделяются две ступени развития — эпоха поздней бронзы, охватывающая почти всю вторую половину II тыс. до н. э., и период раннего железного века, закат которого приходится на конец VII в. до н. э. Эта культура возникла на основе предшествующей, где хорошо прослеживаются прототипы целого ряда ведущих орудий колхидской культуры. По-видимому, с конца эпохи средней бронзы в отдельных регионах Западной Грузии, где существовали соответствующие условия, постепенно возникают местные металлургические центры. В верховьях р. Риони начинает действовать металлургический очаг и возникают первые погребения Брильского могильника. С развитием производства металла появляются первые клады металлических предметов, среди которых первым долгом следует упомянуть большой клад из с. Уреки, в котором встречаются прототипы основных орудий колхидской культуры — колхидского топора, мотыги и сегментовидного орудия.

Вероятно, основным ареалом становления колхидской культуры являлась причерноморская полоса Колхиды, главным образом юго-западная ее часть. Возникновению и дальнейшему развитию этой культуры, видимо, способствовало наличие в этой области, в частности в бассейне р. Чорохи, богатых месторождений меди. Именно из этой части Западной Грузии хорошо известны клады бронзовых предметов раннего этапа поздней бронзы[1].

Определенному подъему Юго-Западной Грузии содействовали ее связи с переднеазиатским миром. Интересно, что прототип колхидского топора обнаруживает определенное сходство с известными в Передней Азии топорами[2]. В юго-западной Колхиде возникли, очевидно, все ведущие хозяйственные орудия — топор, мотыга, сегментовидное орудие, цалди, серп и др. В богатой растительностью Колхиде топор, цалди и серп были весьма эффективными орудиями, а для обработки земли применялись мотыги разных типов. Широкое использование металлических сельскохозяйственных орудий способствовало более интенсивному освоению Колхиды, и у местного общества создавалась довольно твердая экономическая база. Наиболее интенсивного развития, видимо, достигало земледелие. В южной Колхиде сложилась именно та форма хозяйства, которая наиболее соответствовала природной обстановке.

Бронзовый топор является одним из наиболее характерных орудий колхидской культуры. Он, видимо, сложился в основном в южной части Колхиды, здесь хорошо известна переходная от прототипа к колхидскому топору форма. Встречаются три основных типа колхидского топора: 1. с клиновидным обухом, прямым туловищем и симметричным закругленным лезвием; 2. с граненым обухом и сильно асимметричным лезвием и 3. с дважды изогнутым туловищем и асимметричным лезвием. Ранние топоры сравнительно грубы, со временем форма топора постепенно совершенствуется, и в период расцвета колхидской культуры встречаются изящные, легкие топоры, нередко украшенные своеобразным орнаментом.

В южной части Колхиды возникло также характерное для колхидской культуры орудие — мотыга. Мотыга треугольной формы известна здесь еще в эпоху средней бронзы. Этот тип мотыги в других районах Колхиды пока не обнаружен. Позднее треугольная мотыга уже не встречается и вместо нее получают распространение варианты мотыг с широким лезвием. В богатой лесами Колхиде мотыга в хозяйстве имела особое значение. При освоении целинных земель мотыга широко применялась для очистки местности, для первичной ручной обработки почвы, а также для разрыхления уже вспаханной земли. В предгорной и горной полосе, на крутых склонах, земля обрабатывалась вручную, мотыгой. Применялась она также в садоводстве и огородном хозяйстве. Именно поэтому начиная с эпохи поздней бронзы мотыга широко распространяется почти по всей Колхиде, там, где население занималось земледелием.

В юго-западной Колхиде должно было возникнуть еще одно характерное для колхидской культуры орудие, т. н. сегментовидное орудие, которое вместе с топором и мотыгой встречаем в ранних комплексах колхидской культуры. Это орудие также распространилось почти по всей Колхиде, за исключением ее высокогорной полосы. В северо-западной Колхиде оно встречается сравнительно редко. Возможно, это орудие применялось в подсечном земледелии преимущественно для расчистки участков от леса, удаления древесной коры, при очистке зарослей[3].

На этой же территории Колхиды известно еще одно, особого типа, бронзовое, с клювовидным выступом, сильно напоминающее распространенное в современной этнографической действительности Западной Грузии орудие для расчистки кустарника и зарослей — цалди. Бронзовые цалди в настоящее время известны главным образом в южной части Колхиды. На юге это орудие распространилось в глубь территории Турции, где подобные орудия встречаем в кладе из Орду[4]. Вероятно, современные цалди возникли от бытовавшего еще в бронзовую эпоху орудия.

Для колхидской культуры характерно еще одно сельскохозяйственное орудие — серп, встречающийся также преимущественно в южных районах. Почти все колхидские бронзовые серпы одинаковой формы — без черешка и с отверстием для рукоятки. По типу они напоминают серпы из Шида-Картли[5].

На юго-западной территории Колхиды встречается бронзовый плоский топор с резко выраженными плечами. Примечательно, что обломок литейной формы топора этого типа был, найден близ с. Кобулети, в поселении Намчедури[6]. Этот тип топора встречается и в более северных областях Колхиды. Плоский топор с плечиковидными выступами известен также в Восточной Грузии и Восточном Закавказье в целом. Он по своей форме проявляет определенную близость с топорами, хорошо представленными в Малой Азии в хеттскую эпоху. Очевидно, эта форма плоского топора проникает в Закавказье с юга, приобретая здесь некоторые местные особенности[7]. Плоский топор, вероятно, был связан преимущественно с обработкой дерева. В богатой лесом Колхиде, в условиях мягкого климата, в строительном деле, главным образом, употреблялось дерево. Широко применялась, видимо, и деревянная посуда.

В период поздней бронзы, к середине второй половины II тысячелетия до н. э., с юго-западной части Колхиды уже вполне сложились почти все основные типы хозяйственных орудий. Материалы  этого периода известны, главным образом, из кладов, где сосредоточены преимущественно хозяйственные орудия, предметы иного назначения встречаются крайне редко. Поэтому нам сравнительно хорошо известны изделия хозяйственного назначения и мы почти не знаем, какое здесь было боевое оружие или какие употреблялись украшения и предметы туалета. Нет сомнения, что в этом регионе Колхиды, кроме колхидского топора, существовали и другие виды боевого оружия, тем более, что для колхидской культуры известны хорошо развитые типы оружия — кинжальные клинки и наконечники копий. В этой культуре немало также характерных украшений и предметов, относящихся к костюму. Однако в кладах юго-западной Колхиды эти изделия встречаются крайне редко.

На ранней ступени колхидской культуры один из основных металлургических очагов находился в бассейне р. Чорохи. В этот период обработка металла стоит на довольно высоком уровне. Видимо, в это время потребность в хозяйственных орудиях была довольно значительной, что указывает на интенсификацию сельского хозяйства в этом районе Колхиды. В юго-западной Колхиде обнаружено множество кладов, т. н. «кладов литейщиков», состоящих, главным образом, из вышедших из употребления сельскохозяйственных орудий и слитков[8]. Вероятно, наряду с Чорохским металлургическим центром в южной Колхиде в это время уже существовали более мелкие очаги. Металлические орудия преимущественно изготовлялись из мышьяковистой меди.

Южная часть Колхиды характеризуется влажным, субтропическим климатом. Обильная растительность в раннее время создавала человеку определенные препятствия для интенсивного ее освоения. Более широкое заселение юга Колхиды становится возможным после сложения соответствующих  форм хозяйства и сельскохозяйственных орудий. Видимо, в Колхиде возникают такие формы хозяйства, которые соответствовали ее природным условиям. В эпоху поздней бронзы здесь развивается характерное для лесной полосы мотыжное земледелие. Хотя человеку приходилось вести сложную и тяжелую борьбу с лесом, и природа не оставалась в долгу и щедро вознаграждала его продуктами земледелия. Почти все бронзовые орудия были связаны с очисткой леса и обработкой земли. Мотыга здесь являлась одним из наиболее распространенных орудий[9].

На каком уровне стояло в это время в южной Колхиде скотоводство из-за малочисленности материала, сказать затруднительно. Скотоводство носило, видимо, в основном придомный характер и главным образом разводили крупный рогатый скот. Лесные участки очищали не только для пашен, но и для покосов и пастбищ. В богатой лесом Колхиде, вероятно, успешно развивалось свиноводство, овцеводство, видимо, не играло сколько-нибудь значительной роли в хозяйстве. Лесной ландшафт не благоприятствовал разведению мелкого рогатого скота.

Таким образом, в южной Колхиде сложилась именно та форма хозяйства, которая наиболее соответствовала природной обстановке. Интенсификация сельского хозяйства содействовала постепенному развитию общества, которое к концу II тыс. до н. э., видимо, достигло значительного социального прогресса. Сложности подсечного хозяйства требовали высокой организации труда. В земледелии должна была участвовать большая часть населения, интенсивно использовались плодородные земли Колхиды и изобилие продуктов способствовало углублению имущественного и социального неравенства. К этому времени в юго-западной части Колхиды, вероятно, формируется довольно мощное объединение племен[10], которое постепенно распространяет свое влияние на всю Колхиду. В этот период колхидская культура охватывает всю Западную Грузию и прилегающие к ней области.

Первые поселения в Колхидской низменности возникают еще в предшествующую эпоху. Широкое применение металлических орудий способствовало более интенсивному освоению Колхидской низменности. Выявленные на жилых холмах мощные культурные слои свидетельствуют, что население в сложных, своеобразных условиях вело довольно интенсивную хозяйственную жизнь.

По сравнению с предшествующим периодом, облик поселений этого времени фактически не изменился; в строительной технике, планировке и типе жилищ все еще сохраняются старые традиции. В Колхидской низменности, в условиях влажного климата складываются особые приемы в строительстве. В богатой лесами Колхиде, в условиях повышенной влажности, лес занимал ведущее место в строительстве. Жилища и подсобные помещения строились на уровне грунта, на площадках, устроенных из деревянных балок, защищавших строение и людей от грунтовых вод и сырости. Пока трудно сказать, какими были жилища или каков был сам характер поселения. Вероятнее всего, постройки возводились из сруба, а само поселение было хуторского типа.

Наиболее мощный из культурных слоев колхидских поселений относится к эпохе поздней бронзы. Слои этого периода в большом количестве  содержат обломки посуды. Керамика все еще находит много общего с посудой предшествующего времени, хотя заметно и определенное различие[11]. В поздних слоях исчезают некоторые формы посуды. Преобладает сравнительно крупная посуда[12]. Керамика — черного или коричневого цвета. Встречаются горшки, кружки, банки, бадьи и др. В большинстве случаев сосуды богато орнаментированы, главным образом их верхняя часть. Ручки сосуда имеют разнообразную форму — зооморфную, коленчатую и др.[13].

В поселениях Колхидской низменности, в слоях, периода поздней бронзы реже встречаются орудия из камня и кости. Причиной этого может быть то, что в этот период здесь широко распространяются металлические хозяйственные орудия.

В культурных слоях жилых домов в большом количестве встречаются кухонные остатки, следы растительной пищи, кости животных и др. Земледелие в Колхидской низменности в эпоху поздней бронзы становится еще более интенсивным. Широкое использование металлических орудий делало эту отрасль хозяйства еще более эффективной. Основной заботой на очищенных и пригодных для обработки земельных участках была их защита от наступающего леса. В описании Западной Грузии царевич Вахушти отмечает: «Страна эта весьма лесиста... климатом отменная... а злаки всякие прорастают отлично... Если один лишь человек труженик, имеющий только топор и мотыгу, поселится здесь, добудет он и на пропитание всей семье и заплатит дань»[14].

Очевидно, наряду с земледелием, довольно большую роль в хозяйстве играло и скотоводство. В культурных слоях поселений в большом количестве встречаются кости крупного рогатого скота, свиньи и козы. Весьма редки остатки овцы — видно, овцеводство в хозяйстве не играло сколько-нибудь значительной роли. Лесной рельеф, видимо, препятствовал развитию этой отрасли скотоводства. В хозяйственной жизни, видно, значительное место занимали охота и собирательство. В культурных слоях во множестве встречаются остатки диких растений и кости животных[15]. Хозяйственное значение должно было иметь также пчеловодство. Следует отметить, что в южной Колхиде по сей день сохранился этнографический материал для восстановления древних форм пчеловодства[16]. Домашнее пчеловодство, кроме сугубо хозяйственного значения, должно было иметь также широкое применение в металлургии. Для изготовления бронзовых предметов широко применялся воск[17].

Определенную роль в хозяйстве играли также огородничество и садоводство. Разнообразная форма бронзовых мотыг определялась их различным хозяйственным назначением. В кладах, обнаруженных в южной Колхиде, можно различить несколько типов мотыг. Более крупные мотыги, по-видимому, использовались преимущественно для обработки земли, сравнительно небольшие же, возможно, в огородничестве и садоводстве.

Широкое освоение Колхидской низменности, планомерное использование всех ее возможностей во многом содействовало экономическому росту общества южной Колхиды. Обилие сельскохозяйственной продукции способствовало высвобождению определенной части населения из хозяйственной жизни и более активному ее переключению на другой род занятий, что, со своей стороны, вызывало постепенное развитие различных отраслей ремесла. Одна часть населения, очевидно, весьма активно включалась в металлургию. Другой отраслью, объединяющей мастеров, было плотницкое ремесло. В богатой лесом Колхиде дерево в хозяйстве занимало видное место. Наряду с металлическими земледельческими орудиями, встречаются также и столярные инструменты. Кроме бытового строительства, дерево широко применялось в изготовлении посуды, судостроительстве и др.[18] Высокая организация труда в сельском хозяйстве, ремесле, правильное распределение избыточной продукции и ее реализация создавали прочную экономическую базу для общества.

Сравнительно мирные условия жизни, развитое хозяйство и др. безусловно способствовали росту населения. По-видимому, к концу второй половины II тыс. до н. э. численность населения значительно увеличилась. Интенсивное освоение Колхидской низменности содействовало экономическому усилению общества. К концу II тыс. до н. э. интенсивно заселяются как горные, так и низменные ее зоны. В этом процессе, видимо, ведущую роль играли южноколхидские племена, которые к этому времени достигают уже довольно высокого прогресса, и постепенно создаются условия для распада первобытнообщинного строя.

К концу II тыс. до н. э. в сферу распространения колхидской культуры попадает довольно большая часть прилегающих с юга областей Северо-Восточной Анатолии. В окрестностях г. Орду был найден клад, состоящий из колхидских топоров, цалди и плоского топора[19]. Характерные для колхидской культуры предметы были найдены в кладе из Артвина, состоявшего из колхидских топоров, сегментовидного орудия, мотыги и топора с вертикальным отверстием[20]. В Карсской области, у крепости Мехчисцихе был найден клад, состоящий из предметов, характерных для колхидской и восточногрузинской культур[21].

Широко осваиваются в этот период бассейны рр. Риони, Цхенис-Цкали, Квирилы в центральной части Колхиды. Здесь хорошо известны клады бронзовых изделий и случайные находки ведущих типов предметов колхидской культуры — топоры, мотыги, сегментовидное орудие и т. д.

В период колхидской культуры широко освоены средние течения и верховья рек Риони и Цхенис-Цкали в Рача-Лечхуми. В бассейне р. Риони, в Раче хорошо известны клады бронзовых изделий, состоящие, в основном, из хозяйственных орудий. В Рача-Лечхуми хорошо представлены колхидские топоры всех типов, мотыги, сегментовидное орудие и т.д.[22] Интересен характерный для этой области плоский топор двумя зубовидными выступами по бокам[23]. Кроме Рача-Лечхуми этот тип топора известен из Сванети[24] и Тлийского могильника в Шида-Картли[25].

В Рионском ущелье, вероятно, существовали благоприятные для жизни условия, что способствовало развитию местных племен и освоению ими верховьев этого ущелья. Близ, с.Геби  на Брильском могильнике были открыты три типа погребений, относящихся к концу II и началу I тыс. до н. э. — ямные  каменные ящики и специальные погребальные площадки, где было захоронено около ста покойников[26]. На этих площадках совершалась частичная кремация покойника вместе с  инвентарем. В погребениях в большом количестве представлены орудия и украшения. Из орудий встречаются топор и кинжал. Керамика представлена сравнительно редко. Материал, открытый на Брильском могильнике, имеет много общего  предметами из Тлийского могильника, в Шида-Картли, а также и с северокавказской кобанской культурой. Характерные для колхидской культуры земледельческие орудия в  верхней части Рионского ущелья почти, не встречаются. Здесь в высокогорной полосе основной отраслью хозяйства, очевидно, было скотоводство. В погребениях этого периода хорошо представлены бронзовые фигурки животных.

В верховьях Риони в этот период металлургия стояла  на довольно высоком уровне. В окрестностях с. Геби и Урави выявлены многочисленные следы древних рудников, шахт  штолен, откуда вывозились медь, сурьма, мышьяк и др. Найдены различные орудия, связанные с горнорудным делом — тяжелые каменные молоты, ступки, деревянные корыта для выноса руды, следы угля и др. Вблизи рудников осуществлялся процесс дальнейшей обработки руды[27]. Найдены остатки древних печей, обломки литейных форм и др.

С конца II тыс. до н. э. довольно мощный очаг металлургии должен был существовать также в Лечхуми, в бассейне р. Цхенис-Цкали. Правда, в Лечхуми пока еще не обнаружены следы древнего горнодобывающего производства, но в ряде случаев здесь засвидетельствованы выходы меди, которые в древности, возможно, имели определенное производственное значение[28]. Материал известен, главным образом, из кладов. Лечхумские клады состоят из хорошо сохранившихся предметов. Хорошо представлены в этих кладах колхидские топоры почти всех типов; часто встречается характерный для Рача-Лечхуми плоский топор с боковыми выступами. Известны также земледельческие орудия — мотыга и сегментовидное орудие.

В Рача-Лечхуми в период колхидской культуры, очевидно, существовал один производственный центр, где главной отраслью хозяйства было земледелие. Наблюдается довольно тесная связь с Центральным Кавказом — кобанской культурой, а также с горными регионами севера Шида-Картли. Судя по материалам Брильского могильника, в горной полосе ведущей отраслью хозяйства являлось скотоводство.

В Рача-Лечхуми хорошо представлена металлическая  посуда. Это преимущественно кубки и бадьи различной формы, сосуды сравнительно больших размеров. В других областьях Закавказья металлическая посуда встречается сравнительно реже. Металлическая посуда была широко распространена начале I тысячелетия до н. э. на Северном Кавказе в кобанской культуре, где также встречаются разнообразные сосуды с зооморфными ушками. Металлическая посуда с начала I тыс. широко распространяется в пределах колхидско-кобанской культуры. В Колхиде она была характерна, главным образом, для горной части — Рача-Лечхуми, и, возможно, именно в этом регионе первоначально возникли металлические сосуды. Здесь в настоящее время известны наиболее ранние формы металлической посуды, характерное для нее зооморфное  ушко, видимо, заимствовано от колхидской керамики.

Широкое распространение колхидских хозяйственных орудий содействовало подъему земледелия, а благоприятная обстановка в горных областях способствовала развитию скотоводства. Кроме того, в междуречье Риони—Цхенис-Цкали имелись все возможности для подъема собственного металлургического производства, и в период колхидской культуры здесь сложился один из мощных металлургических очагов.

С Рача-Лечхуми тесно была связана Сванети. Эта область граничила с Лечхуми и в период колхидской культуры испытывала ее влияние. Заселение Сванети, видимо, начинается с середины III тыс. до н. э. Однако интенсивное ее освоение происходит в период колхидской культуры. Хотя памятники этого периода пока исследованы сравнительно слабо, но зато хорошо представлены случайные находки[29], среди которых преобладают колхидские топоры почти всех известных типов. Не известны пока здесь мотыга и сегментовидное орудие, если не считать одну ромбовидную мотыгу, напоминающую  мотыгу из с. Джвари в Самегрело[30]. В Сванети были обнаружены два серпа с сильно загнутым лезвием[31]. Серп  этого типа  ни в колхидской культуре, ни в Закавказье в целом не встречается[32]; зато они хорошо известны на Северном Кавказе, откуда, по-видимому, это орудие распространилось в Сванети[33]. Земледелие в Сванети, в горных условиях играет сравнительно ограниченную роль.

Ведущей отраслью хозяйства в Сванети было скотоводство, однако материалы, связанные с этой отраслью хозяйства, до настоящего времени представлены весьма скудно. Для развития скотоводства в Сванети безусловно существовали все условия. Ведущее место в скотоводстве, очевидно, занимал крупный рогатый скот. Остеологический материал свидетельствует о том, что здесь в эпоху поздней бронзы была распространена малорослая порода крупного рогатого скота[34]. Значительное место занимало также разведение мелкого рогатого скота, о чем свидетельствуют обнаруженные бронзовые фигурки. Надо полагать, что в Сванети скотоводство носило смешанный характер. Летом скот выгоняли на горные пастбища, а в зимнее время он был преимущественно на ясельном питании. По-видимому, в эпоху поздней бронзы в этой горной области Колхиды существовал местный очаг металлургического производства. Здесь известны следы древнего горнорудного производства. Сейчас трудно судить об интенсивности производства металла в этом районе, но надо полагать, что оно вполне удовлетворяло собственные потребности. Колхидская культура начинает распространяться в Сванети в конце II тыс. до н. э., очевидно, главным образом через ущелье р. Цхенис-Цкали, но в дальнейшем приобретает здесь несколько своеобразный характер.

На ранней стадии позднебронзовой эпохи сравнительно густо заселена северо-западная часть Колхиды, ее приморская полоса. Здесь хорошо представлены ранние клады этой культуры и был широко распространен прототип колхидского топора. Ранние клады, обнаруженные в северо-западной части Колхиды, состояли преимущественно из колхидских топоров и их прототипов (клады из Гагра, Пицунды, Лихны, Лечкопи)[35]. Северо-западная часть Колхиды в ранний период эпохи поздней бронзы, по-видимому, отличалась определенным своеобразием. Возможно, одной из причин этого являлась физико-географическая особенность этого края, а также и то, что этот район все еще испытывал определенное влияние прикубанской культуры. По-видимому, после возникновения колхидской культуры в северо-западной части Западной Грузии развитие общества шло в несколько более замедленном темпе по сравнению с юго-западными районами. Подъем этого края Колхиды вновь наступает с рубежа II — I тыс. до н. э., в период расцвета колхидской культуры. В северо-западной Колхиде некоторые характерные для колхидской культуры хозяйственные орудия не нашли широкого распространения. В настоящее время здесь известно всего лишь несколько бронзовых мотыг[36]. Сравнительно лучше представлено сегментовидное орудие[37], обнаруженное также в основном в районах, граничащих с Колхидской низменностью. Не найдены здесь по сей день цалди, серп и плоский топор. Очевидно, в северо-западной части Колхиды были несколько своеобразные условия для сельского хозяйства, некоторым образом препятствующие развитию подсечного земледелия. Вероятно, поэтому не получили здесь должного распространения колхидские земледельческие орудия. По-видимому, ведущей отраслью хозяйства было скотоводство. Возможно, здесь следует усмотреть определенные влияния Прикубанья, где со времени майкопской культуры скотоводство являлось основным занятием населения. По-видимому, это было одной из причин несколько замедленных здесь темпов развития колхидской культуры по сравнению с югом, где хозяйство, в основном, базировалось на земледелии.

В эпоху поздней бронзы в северо-западной Колхиде существовал местный очаг металлургического производства. В верховьях р. Кодори выявлены следы древних горных выработок[38].Следует отметить обнаружение на Сухумской горе остатков медноплавильного производства — открыты печи и мастерская для выплавки металла[39].

С конца II и начала I тыс. до н. э. в северо-западной части Колхиды наблюдается общий подъем культуры. Материал этого времени представлен преимущественно из могильников. Клады бронзовых предметов эпохи расцвета колхидской культуры встречаются сравнительно редко. В это время здесь были известны, главным образом, два вида погребения: грунтовые могилы и кувшинные погребения. Способ погребения в глиняных сосудах в это время не встречается в других регионах колхидской культуры

В эпоху расцвета колхидской культуры в северо-западной Колхиде широко распространяются изящные и легкие колхидские топоры с клиновидным и граненым обухом, часто украшенные графическим орнаментом. Колхидский топор в этом крае сохранился в продолжение довольно длительного времени. Известны здесь топоры с бронзовой рукояткой[40]. Особо следует отметить топоры из Гудаута и с. Куланурхва, на обухе которых имеются скульптурные изображения животных[41]. Кроме них в Колхиде известны еще два топора с изображением фигурок животных на обухе. Топор из Перевского клада в верховьях р. Квирила с фигуркой лежащего животного[42] сильно напоминает один топор с Северного Кавказа. Колхидский топор с фигуркой быка на обухе был найден в Шида-Картли, в одном из погребений Ожорского могильника[43].

В северно-западной части Колхиды сравнительно лучше, в других регионах, представлены боевые бронзовые оружия. Преимущественно известны наконечники копий и клинки кинжалов. Преобладают наконечники копий с длинной раскрытой втулкой и пламевидным или листовидным лезвием[44]. Хорошо известны также бронзовые кинжалы с характерными для колхидской культуры длинным лезвием и высоким узким черенком.

Большим своеобразием отличаются бронзовые украшения, хорошо представленные в погребениях. Здесь встречаются местные формы украшений, которые не нашли распространения в других областях Колхиды. Это браслеты цилиндрический формы с четырьмя ребрами[45], полые бронзовые ножные кольца[46], крупные биконические бусы[47], узкие бронзовые пояса с бляхой, с изображением звериной головы посередине. Хорошо известны здесь конические бронзовые украшения с кнопкообразной головкой или изображением парных звериных головок; иногда они завершаются цельными фигурками животных — овцы, собаки, быка, или птиц[48].Конусообразные украшения с изображением животного, кроме северо-западной Колхиды, в других частях неизвестны. Встречаются здесь также массивные гривны с закрученными концами, плоские браслеты с закругленными краями, крупные крючки с завитыми концами, фибулы и др.

С начала I тыс. до н. э. в этой части Колхиды складывается несколько своеобразный, локальный вариант колхидской культуры. В настоящее время трудно судить, чем было вызвано возникновение в этой области Колхиды локальных особенностей в культуре. Возможно, этому содействовал характер хозяйства, который был основан главным образом на скотоводстве. Внешняя среда, по всей вероятности, сильно влияла на своеобразие одежды местного населения, что нашло отражение в особенностях элементов украшений. Образованию локального варианта колхидской культуры в северо-западной части Колхиды способствовало также то, что эта область была несколько отдалена от основного центра колхидской культуры. Определенное влияние на обособленность  культуры, очевидно, имели также контакты с соседними областями. Так, колхидская культура граничила с прикубанской, определенное влияние которой она безусловно испытывала.

В сферу колхидской культуры входила большая часть Месхети, непосредственно граничащая с одним из ведущих центров южной Колхиды — в бассейне Чорохи, довольно сильное влияние которого она испытывала: на территории Месхети широко распространены характерные для колхидской культуры хозяйственные орудия — топор, мотыга и сегментовидное орудие. Здесь встречаются почти все варианты колхидского топора. Надо отметить обнаруженную в с. Теловани металлическую форму для отливки колхидского топора; примечательно, что обнаруженный в с. Митарба топор подходит к литейной форме из с. Теловани[49]. Особо следует отметить клад из с. Уде Адыгенского р-на, состоящий из оружия и украшений, среди которых преобладают характерные для колхидской культуры предметы[50].

В эпоху поздней бронзы вновь возобновляются прерванные в период триалетской культуры взаимоотношения между западной и восточной частями Грузии, и, по-видимому, особая  роль в этом принадлежала племенам — носителям колхидской культуры. Шида-Картли, в особенности ее северная полоса находилась под сильным воздействием колхидской культуры, После упадка триалетской культуры в Шида-Картли с раннего этапа поздней бронзы складывается своеобразная культура, подвергшаяся значительному воздействию колхидской культуры. В более глубинные районы Восточной Грузии — Кахети и Квемо-Картли — элементы колхидской культуры проникают значительно слабее. В Триалети обнаружено лишь несколько предметов, характерных для Колхиды, которые, очевидно, распространились из Шида-Картли[51].

В Шида-Картли, в ее центральных районах, хорошо представлены колхидские топоры. Известны также колхидские сельскохозяйственные орудия. Влияние западногрузинской культуры наблюдается также в керамике. Наиболее отчетливо это проявляется на примере глиняной посуды из ранних слоев поселения Ховле-Гора, где наряду с типичной шидакартлийской керамикой была найдена глиняная посуда, характерная для колхидской культуры[52].

Однако наиболее сильному влиянию колхидской культуры подверглась северо-западная часть Шида-Картли, непосредственно граничащая с северо-восточной Колхидой. Здесь хорошо представлены все варианты колхидского топора, хозяйственные орудия — мотыга, сегментовидное орудие и серп. Так же, как и в Колхиде, встречаются длинные наконечники копий с раскрытыми втулками и листовидные кинжалы-клинки[53]. Определенное сходство замечено также в керамике. На холме Нацар-Гора, близ г. Цхинвали, в с. Зеда-Хвце и др. была найдена глиняная посуда, обнаруживающая близкое сходство с колхидской керамикой[54]. С наступлением эпохи поздней бронзы северная часть Шида-Картли становится основным районом, где соприкасались западногрузинская и восточногрузинская культуры.

С конца II тыс. до н. э. в Шида-Картли начинает усиливаться воздействие восточногрузинской культуры. С этого времени широко распространяются характерные для этой культуры оружия — закавказский топор, меч, кинжалы, наконечники копий с цельной втулкой и др. С этого периода наблюдается постепенное ослабление влияния колхидской культуры. В Шида-Картли хорошо представлены комплексы смешанного характера, где встречаются черты обеих культур; однако почти всегда в них преобладают элементы восточно-грузинской культуры.

В этот период в Колхиде усиливается влияние восточно-грузинской культуры. Чаще всего в колхидской культуре встречаются закавказские топоры. Восточный элемент в Колхиде представлен преимущественно в ее северо-восточной части (Рача-Лечхуми и Имерети), в районах, граничащих с Шида-Картли.

 С конца II тыс. до н. э, в северной части Центрального Кавказа наблюдался значительный подъем кобанской культуры, которая постепенно проникает на южные склоны Кавказа, где она близко соприкасается с колхидской культурой. Верховья бассейнов рек Риони и Лиахви в это время были основным районом контактов этих культур. Кобанская культура, которая принадлежала преимущественно скотоводческим племенам, постепенно занимает южные склоны Кавказа. В это время, в период своего наивысшего расцвета, колхидская культура широко распространяется в горные зоны южных склонов Центрального Кавказа. Именно в этих областях происходит, в основном, сближение этих культур. По-видимому, кобанская культура подвергается сильному воздействию колхидской культуры. Колхидский топор становится одним из основных орудий этой культуры. В кобанской культуре широко распространяется характерный для колхидской культуры графический орнамент. Не проникли в кобанскую культуру земледельческие орудия, вероятно, из-за ведущей роли скотоводства в хозяйстве.

Из боевого оружия хорошо представлены в кобанской культуре кинжальные клинки, среди которых наряду с местными формами встречаются кинжалы, напоминающие колхидские экземпляры. Наконечники копья, столь характерное оружие колхидской культуры, почти не представлены в Кобане. В кобанской культуре встречаются все основные типы колхидского топора. Здесь в основном представлены легкие и изящные топоры. Наиболее распространенным вариантом является топор с дважды изогнутым туловом, который некоторые исследователи считают характерным для собственно кобанской культуры типом; он встречается здесь в более ранних погребениях[55]. Топор этого типа в Колхиде встречается сравнительно редко, преимущественно в Рача-Лечхуми. Хорошо представлены топоры этого варианта в Тлийском и Брильском могильниках. Часто топоры этого типа богато орнаментированы. Хорошо известны в кобанской культуре колхидские топоры с граненым обухом, нередко украшенные графическим орнаментом. Сравнительно реже в кобанской культуре встречаются колхидские топоры с клиновидным обухом — наиболее распространенный тип топора в Колхиде. По всей вероятности, колхидский топор проникает в кобанскую культуру с юга.

Со своей стороны, колхидская культура испытывала определенное влияние кобанской культуры. В горной зоне распространения колхидской культуры хорошо известны характерные для кобанской культуры металлические изделия, преимущественно предметы, связанные с костюмом — булавки, бляхи, разнообразные украшения, браслеты со спиральными концами, различные подвески и др.

Вероятно, из Колхиды в кобанскую культуру проникает железо, которое первоначально применялось здесь главным образом для украшения бронзовых предметов. В раннекобанских комплексах встречаются инкрустированные железом бронзовые предметы[56]. Рубеж II и I тыс. до н. э. являлся временем начала подлинного расцвета кобанской культуры, и бронзовая металлургия здесь достигла высокого подъема, что, вероятно, несколько задержало процесс перехода к железу[57].

Племена — носители колхидской культуры, видимо, знакомятся с железом довольно рано. В ранних кладах редко, но все же встречаются первые железные орудия, имеющие уже весьма законченную форму[58].  Но высокий уровень бронзовой индустрии в Колхиде также препятствует широкому освоению железа. С начала первых веков I тысячелетия до н. э. постепенно начинается массовое применение железа. Хотя первые железные изделия и повторяют известные формы бронзовых предметов, но они имеют уже весьма совершенный вид. Богатые традиции в обработке металлов у колхидских племен, по-видимому, во многом облегчили переход к производству железа. Для Колхиды не характерны инкрустированные железом предметы[59]. В Колхиде сначала же распространяются железные изделия вполне законченной формы. В горные области Кавказа железо, по-видимому, проникает несколько позже[60].

В середине первой половины I тыс. до н. э. в низменных и предгорных районах Колхиды производство железа постепенно достигает довольно высокого уровня развития. В настоящее время хорошо известны остатки железоплавильных мастерских этого периода. Один из ведущих очагов производства железа, по всей видимости, существовал в юго-западной Колхиде[61].

В качестве железного сырья применяли, главным образом, магнетитовые пески прибрежной полосы юго-западной Колхиды[62], и, вероятнее всего, производство железа в Колхиде первоначально зародилось именно в этих областях, чему, возможно, содействовали также и близкие контакты с югом. Рано проникает железо в более северные районы, во внутренние края Колхиды, где недавно были открыты остатки железоплавильных мастерских X—IX вв. до н. э., которые, по-видимому, снабжались рудой преимущественно из горной полосы[63].


В начале I тыс. колхидская культура достигает наивысшего расцвета. С этого времени наряду с бронзовой металлургией постепенно развивается железная индустрия. Бронза все еще не утратила своего ведущего положения, однако появление железа, вероятно, сыграло определенную роль в расцвете колхидской культуры. Бронзовая и железная металлургия сосуществовала здесь в течение довольно длительного времени. На ранней ступени производства железо применялось, главным образом, для изготовления боевого оружия — в хозяйстве преимущественно употреблялись бронзовые орудия. В некоторых районах Колхиды — в бассейнах рек Риони, Квирила, Цхенис-Цкали и др. бронзовая индустрия в этот период достигает наивысшего развития, обнаруженные здесь клады состоят из великолепных бронзовых предметов—клады из Окуреши, Сурмуши, Квишари, Синатле, Переви и др.

В период расцвета колхидской культуры сложился своеобразный стиль графического декора, для которого характерны геометрический и звериный орнамент. Звериный стиль отличается схематичной манерой передачи изображения и сильной стилизацией. Встречаются стилизованные изображения собаки, лошади, змеи, рыбы и др[64]. В геометрическом орнаменте преобладают — спираль, ромб, крест, свастика и др.

Колхидский графический декор широко распространяется в кобанской культуре и становится одной из характерных, ее черт. Именно в эпоху расцвета колхидской культуры происходит наиболее тесное сближение этих двух культур. В данном случае мы имеем дело, по-видимому, не только с культурными связями — наблюдается идеологическая общность, возникают общие интересы у племен — носителей колхидской и кобанской культур. Этот графический декор, видимо, сложился в горных областях Колхиды, где наиболее тесно соприкасались колхидская и кобанская культуры. Возможно, характерный для колхидско-кобанской культуры звериный стиль возник там, где скотоводство в хозяйстве играло значительную роль. Наиболее распространенным мотивом было изображение собаки, которая являлась постоянным спутником пастуха[65]. В этот период часто встречаются также бронзовые фигурки и подвески разных животных, как домашних, так и диких, а также и птиц. Возможно, в эпоху расцвета колхидской культуры в хозяйстве роль скотоводства несколько возросла. В это время происходит процесс сближения горных и низменных областей Колхиды. С начала I тыс. до н. э. постепенно стирается грань между локальными особенностями и по всей Колхиде распространяется приблизительно однородная культура.

Единый характер колхидской культуры хорошо прослеживается в погребальном обряде в VIII—VII вв. до н. э. Почти по всей Колхиде распространяется сходный ритуал погребения. Встречаются коллективные захоронения — «погребальные площадки», где засвидетельствованы вторичные погребения покойника, с полной или частичной кремацией, нередко вместе с инвентарем. В более северных районах Колхиды подобные погребения встречаются в Цаленджихском районе — «погребальные площадки» в с. Палури[66]. «Погребальная площадка» была обнаружена в с. Мухурча, близ Носири[67]. Встречаются они также в юго-западной части Колхиды. Близ Ланчхути, в с. Нигвзиани был открыт могильник, состоящий из коллективных погребений, где встречается кремация и вторичное захоронение покойника[68]. Такие же коллективные погребения были выявлены и на Урекском могильнике[69]. По-видимому, в данный период этот способ погребения распространился почти по всей Колхиде. К таким же «погребальным площадкам» следует, видимо, отнести коллективные погребения, выявленные на Брильском могильнике, где вместе с покойником сжигали также погребальный инвентарь. В Брили были известны и другие способы погребения — грунтовые захоронения и каменные ящики[70].

В Колхиде в этот период встречаются также индивидуальные могилы. В индивидуальных погребениях Урекского могильника также засвидетельствована кремация и, кроме того, нет существенной разницы в составе инвентаря[71]. В северо-западной части Колхиды были распространены грунтовые погребения с полной или частичной кремацией покойника. Грунтовые погребения в этот период были наиболее распространенным типом в этой области. На могильнике в с. Куланурхва были вскрыты несколько таких погребений[72]. В северо-западной части Колхиды засвидетельствован в этот период также способ захоронения покойника в крупных глиняных сосудах.

С середины первой половины I тыс. до н. э. в Колхиде широкое распространение наряду с бронзовыми получают и железные хозяйственные орудия. Они повторяют формы бронзовых орудий. Применение железных орудий в земледелии не могло не дать ощутимого эффекта. Железная мотыга обычно крупная, с широкой рабочей частью. С этого периода начинается применение железной сохи. В период расцвета колхидской культуры, очевидно, вся Колхида, ее горная и низинная части, была заселена довольно плотно. Ввиду одностороннего характера материала, происходящего главным образом из погребений, судить о типе поселения Колхиды этого периода пока трудно, существовало ли поселение крупного, городского типа, остается неясным. Возможно, в низменной части продолжает существовать поселение хуторного типа. В предгорной полосе, которая была наиболее развитой областью Колхиды этого времени, возможно, уже возникают более крупные поселения. В низинах и в особенности в предгорной полосе существовали благоприятные условия для развития земледелия и широкое применение железных орудий могло давать ощутимый эффект. Это, со своей стороны, могло способствовать улучшению жизненных условий общества и накоплению богатства. Погребения этого времени, принадлежавшие рядовому члену общества, отличаются богатством инвентаря. В одном из погребений Куланурхва только колхидских топоров было пять. Богатыми оказались также другие погребения из северо-западной части Колхиды. Почти во всех этих погребениях оказалось по несколько предметов одного и того же назначения — топоры, наконечники копий, кинжальные клинки и др. Широко представлены, кроме того, и украшения. Обилием инвентаря отличаются коллективные погребения, распространенные в Колхиде, являющиеся, по-видимому, семейными захоронениями рядовых членов общества. В этих погребениях встречается множество боевого оружия и хозяйственных орудий, обычно редких в погребениях, украшения и др. Богатством отличаются также погребения из горной полосы.

В первой половине I тыс. до н. э. экономическое состояние Колхиды, по-видимому, было довольно прочным. Хорошо организованное сельское хозяйство было основой благосостояния страны. В этот период, по-видимому, наряду с мотыжным хозяйством начинается широкое распространение плужного земледелия, наблюдаются большие сдвиги в земледелии и значительно возрастает производительность труда. Очевидно, в этот период в низменной и горной частях Колхиды повышается также и роль скотоводства в хозяйстве. Крупный рогатый скот широко применяется в земледелии как тяговая сила. Основной отраслью хозяйства в горных районах является скотоводство, однако в это время происходит сближение горных и низменных областей, чему, по всей вероятности, способствовало развитие коневодства. В этот период в колхидской культуре появляются предметы конского снаряжения — удила, псалии, бляхи и др.

Экономическую мощь Колхиды во многом обусловливал высокий уровень металлургии бронзы и железа. Мастера-ремесленники, в первую очередь металлурги, в этот период становятся ведущими членами общества. Тесная связь и начавшаяся конкуренция между этими двумя отраслями металлургии содействовали наивысшему подъему техники обработки бронзы. Мастер создает великолепные предметы из бронзы.

Достаточно указать на колхидский топор, каждый тип которого отличается изяществом, утонченной формой, легкостью и т. д. Однако мастер не ограничивался лишь формой изделия и особое внимание уделял внешнему украшению предмета. Складывается своеобразный стиль графического декора. Несмотря на то, что украшение бронзового предмета было довольно сложным делом, мастер, не жалея на это времени, проявляет удивительную фантазию при разработке декора. Форма и декор предмета безусловно соответствовали потребностям общества, указывая на художественное мастерство и тонкий вкус мастера. Следует отметить, что население как низменной, так и горной частей Колхиды одинаково стремится к созданию красивых предметов и в обоих областях распространяются, в основном, изделия одного типа, украшенные одинаковым орнаментом. В первой половине I тысячелетия до н. э. в Колхиде возникло экономически довольно мощное общество.

В этот период интенсивно идет процесс сближения горных и низменных областей Колхиды, что также нашло свое отражение в культуре. В VIII—VII вв. до н. э. в период широкого освоения железа характер культуры не претерпел особых изменений, однако постепенно стирается грань между локальными особенностями, колхидская культура становится более однородной и охватывает довольно большую территорию. В этот период, очевидно, уже существовало крупное объединение западногрузинских племен. Тесные связи горной и низменной областей способствовали созданию более мощной экономической базы племен—носителей колхидской культуры, вследствие чего последовали определенные изменения в обществе. В юго-западной части Колхиды раньше, чем в других областях, сложились условия для окончательного разложении первобытнообщинного строя. Здесь, так же как в период бронзовой индустрии, существовали благоприятные условия для развития металлургии железа, которые сыграли значительную роль в развитии общества. В южной части Колхиды возникает сильная политическая единица, которая уже характеризуется определенными чертами раннеклассового государства. Сложившаяся здесь обстановка нашла отражение в письменных источниках[73]. К концу VIII и началу VII в. до н. э. наступает период постепенного заката многовековой истории колхидской культуры, на основе которой впоследствии, к середине I тыс. до н. э., сложилось Колхидское царство[74].

 


§ 2.ВОСТОЧНАЯ ГРУЗИЯ В ЭПОХУ ПОЗДНЕЙ БРОНЗЫ И

РАННЕГО ЖЕЛЕЗА

 

Археологическое изучение памятников эпохи поздней бронзы и раннего железа в Восточной Грузии, как и во всем Центральном Закавказье, началось в конце XIX столетия. Это связано с подготовительными работами к V археологическому съезду, который состоялся в Тифлисе в 1881 г. Были начаты  систематические археологические раскопки на могильниках Самтавро, Редкин лагерь и т. д. Результаты этих работ вызвали определенный интерес к кавказским древностям. Ф.Байерн, Ж. Морган, А. А. Бобринский, Н. Я. Марр, Е.С.Такаишвили провели раскопки на многих памятниках, собран первоклассный археологический материал, появились первые публикации[75]. Но, к сожалению, в начале XIX века этот интерес угас и раскопки древностей интересующего нас периода практически приостановились.

Планомерное научное археологическое изучение памятников эпохи поздней бронзы и раннего железа в Восточной Грузии началось с 20-х гг. нашего столетия. Оно связано с именем известного грузинского археолога Г. К. Ниорадзе. Его работы заложили основу научного изучения памятников рассматриваемого периода[76]. На более высокую ступень археологические исследования в Восточной Грузии поднялись уже в 30-х гг., когда на Самтаврском могильнике начала работать стационарная Мцхетская археологическая экспедиция, основанная И. А. Джавахишвили. Первые сотрудники этой экспедиции — А. Н. Каландадзе, Г. А. Ломтатидзе и М. Апакидзе[77], заложили научный фундамент изучения памятников эпохи поздней бронзы и железа, создали первую научно обоснованную хронологическую схему. Впервые стал широко интерпретироваться генезис материальной культуры, сделаны попытки выделения отдельных культур и т. д.

В этот же период в фундаментальном труде А. А. Иессена глубоко и всесторонне исследованы кардинальные вопросы древней истории Кавказа по археологическим памятникам эпохи поздней бронзы и железа[78].

В конце 30-х гг. Б. А. Куфтин по триалетским материалам предложил хронологическую схему материальной культуры всего Центрального Кавказа эпохи бронзы и железа. Им же выделены отдельные культуры и изучен их генезис[79].

Таким образом, накопленный к 50-м гг. обширный археологический материал дал возможность составить определенное представление о древней истории Центрального Закавказья. Появились очерки, в которых подведены итоги археологического изучения всего Кавказа, в частности Грузии[80].

Но наибольших успехов изучение памятников эпохи поздней бронзы и железа в Восточной Грузии достигло после 60-х гг., когда археологические исследования, в основном, стали проводиться в связи с социалистическими новостройками края. Накоплен и издан огромный материал[81]. Вслед за научной интерпретацией материалов потребовалось внести значительные коррективы в ранее полученные выводы как в хронологии и периодизации, так и в генезисе материальной культуры, и т. д.[82] Назрела необходимость выделения новых этапов развития материальной культуры, а это, со своей стороны, потребовало значительно изменить хронологическую схему, в частности, выделить переходные ступени между разными хронологическими этапами, которые ранее не связывались между собой, и т. д.

Изучение материальной культуры эпохи поздней бронзы и железа позволило установить непрерывное развитие местной культуры и выявить древнейшие корни местных племен. Стало возможным связать локальные варианты этой культуры с этническими группами конца II и начала I тыс. до н. э. и т.д.

Таким образом, широкие археологические исследования последнего времени позволили составить определенное представление о многих проблемах древнейшей истории Восточной Грузии.

Для восстановления истории племен Восточной Грузии в эпоху  поздней бронзы и раннего железа прежде всего необходимо выяснить, где и как они жили, как производили предметы своего быта и др., т. е. необходимо изучить весь цикл человеческий жизни. С этой целью исследованы многочисленные жилища, мастерские, святилища, могильники, оставленные древнейшими обитателями Восточной Грузии. В процессе изучения этих памятников выяснен характер и уровень развития земледелия, скотоводства, домашних ремесел, металлургического производства, литейного и гончарного дел и др.

Наиболее важное значение имеют результаты изучения поселений. Долгое время в Закавказье археологические изыскания страдали известной односторонностью, изучались главным образом могильники эпохи поздней бронзы и железа. В настоящее время положение существенно изменилось. Открыто большое количество естественных холмов-поселений с искусственно измененными профилями (выровненные вершины террасы, оборонительные рвы, земляные валы и др.), содержавших культурные слои, часть из которых исследована археологически.

Судя по большому количеству поселений и могильников (часто не связанных между собой), можно считать, что в эпоху поздней бронзы и раннего железа Восточная Грузия была заселена довольно плотно. Поселения всегда создавались в соответствии с учетом окружающей среды. Например, в южной части Восточной Грузии, в частности в Квемо-Картли,[83] преобладают циклопические или просто каменные сооружения. В Шида-Картли и Кахети, где население в эпоху поздней бронзы селилось на холмах, террасах или широких равнинах, создавались, главным образом, земляные оборонительные сооружения, хотя в некоторых из них встречаются и оборонительные стены из камня и сырцового кирпича.

Топография поселений в эпоху поздней бронзы и раннего железа в разных микрорайонах Восточной Грузии не одинакова.

Например, в Гаре- (Внешней) Кахети поселения эпохи ранней и средней бронзы, а также ступени эпохи поздней бронзы не укреплены и расположены на склонах гор. Но памятники конца II и первой половины I тыс. до н. э., хотя и встречаются в зоне распространения ранних поселений, чаще всего расположены на невысоких холмах и количественно значительно превосходят более ранние памятники. Иногда  холм настолько мал, что на нем невозможно построить более одного или двух помещений.

В Шида-Картли иная картина — на холмах расположены поселения равней бронзы и всех этапов эпохи поздней бронзы, культурные слои эпохи средней бронзы здесь, как правило, отсутствуют. Но на равнине в нижнем течении р. Алазани искусственные холмы содержат все культурные слои, начиная от конца IV тыс. до н. э. вплоть до середины I тыс. до н. э. Объясняют такое разнообразие причинами хозяйственного, социального и политического характера одновременно[84].

Строительная техника в отдельных микрорайонах Восточной Грузии также отличается разнообразием.

Для Шида-Картли в эпоху поздней бронзы характерны четырехугольные в плане полуземлянки. Задние стены зданий,  углубленные в землю, возводились из рваного камня. Каменными были и части боковых стен, уходивших в землю. Перекрытие, очевидно, было плоским. Пол часто вымощен плоскими камнями. Жилые помещения, в основном, однокомнатные. На поселениях эпохи поздней бронзы и железа, по всей территории Шида-Картли, мы встречаем одинаковые печи для выпечки хлеба. Это безусловно является одним из показателей единства населения данной территории в эпоху поздней бронзы и железа. Значителен и тот факт, что во всех помещениях подобных селищ однотипные печи и «жертвенники» всегда расположены в одних и тех же углах.

Жилища эпохи поздней бронзы и железа в Гаре-Кахети были наземными, поэтому они сохранились хуже, чем шида-картлийские. Здесь обнаружены фундаменты небольших четырехугольных помещений из булыжника, выложенного на грязевом растворе. Стены, вероятно, строились из сырца или плетенки, обмазанной глиной. Перекрытие, очевидно, было плоским. В Гаре-Кахети ни разу не обнаружены характерные для Шида-Картли печи для выпечки хлеба. Но здесь широко распространены использовавшиеся для этой цели круглые ямы — «торне», обмазанные глиняным раствором.

На поселениях Гаре-Кахети, в отличие от шида-картлийских, не встречаются хозяйственные постройки. Строения и ямы такого назначения на поселениях находятся за пределами оборонительных рвов.

На поселениях Иоро-Алазанского бассейна зафиксированы крепостные глинобитные стены на каменном фундаменте мощностью до 3 метров, а также каменные стены с контрфорсами.

Этим исчерпываются наши знания о поселениях эпохи и поздней бронзы и железа в Восточной Грузии.

Как известно, наиболее консервативными являются обычаи, связанные с культом покойников. Исследования подтверждают, что для определенного круга населения в различные периоды характерны разные виды конструкций погребальных сооружений и разные погребальные обряды. Эти особенности можно использовать при решении таких важных исторических проблем, как происхождение археологических культур и их локальных вариантов, этногенеза их носителей и др.[85]. Материалы погребений дают возможность изучения духовной жизни человека и т. д.

В Восточной Грузии обнаружено около ста могильников эпохи поздней бронзы и раннего железа, представленных исключительно грунтовыми погребениями. Каменные ящики абсолютно не характерны для Восточной Грузии в эту эпоху. Пока они найдены лишь в пограничных районах материальной культуры, распространенной тогда на территории Восточной Грузии, точнее, на 8 могильниках — Гантиади, Дманиси, Бешташени, Чаирлари (Триалети), Маднисчала, Цопи, Санта (местечко Маралин Дереси) и Цинцкаро. Памятники Квемо-Картли по типу погребений близки к памятникам Армении, где каменные ящики представляли собой наиболее  распространенный тип погребальных сооружений[86].

Лишь в виде исключения каменные ящики встречаются и во внутренних районах исследуемого края, в частности на Самтаврском могильнике.

Курганы с земляной или каменной насыпью в Восточной  Грузии зафиксированы с эпохи ранней бронзы и широко распространяются с III тыс. до н. э. Этот тип захоронения характерен и для первой половины II тыс. до н. э. Грунтовых погребений этого времени известно немного.

В Восточной Грузии курганные погребения широко распространены и на ранней ступени эпохи поздней бронзы. В этом регионе позже, в эпоху раннего железа, в курганах изредка хоронили лишь знатных членов общества (Дигоми, Самтавро).

Начиная с раннего этапа эпохи поздней бронзы на могильниках Восточной Грузии преобладают грунтовые погребения. В эту эпоху над грунтовыми могилами часто возводятся небольшие каменные насыпи — отголоски прежних традиций[87].

Таким образом, четко прослеживается генетическая связь между конструкциями погребений эпохи ранней, средней и поздней бронзы.

Для северных, окраинных районов Восточной Грузии характерны типы погребений. В горных районах современной Южной Осетии, например, в эпоху поздней бронзы были распространены каменные ящики, перекрытые каменными плитами; гробницы, сложенные сухой кладкой, погребения с каменными насыпями. Эти погребения часто являлись коллективными, костяки в них лежат на боку с согнутыми конечностями или на спине в вытянутом положении. Последний тип захоронения характерен и для территории Северного Кавказа того же периода[88]. Примечательно, что материальная культура северных районов Восточной Грузии отличается от собственно восточногрузинской и некоторыми элементами сближается с западной, северной или северо-восточной кавказскими культурами[89]. В северной части Кахети у подножья Большого Кавказского хребта обнаружены погребения, конструктивно и по инвентарю сближающиеся с северо-восточнокавказскими[90].

Характерные для Восточной Грузии грунтовые погребения представляют собой захоронения в ямах, имеющих четырехугольную форму, иногда с закругленными углами; глубина достигает 1 м, ширина — 1 м, длина —2м, стены могилы отвесные.

В конструкциях грунтовых погребений встречаются незначительные различия. Некоторые из них очень редко перекрыты не бревнами, а каменными плитами. Другие могилы обложены камнями в виде кругов. Иногда в грунтовых погребениях прослеживаются следы деревянных конструкции облицовки стен деревом[91]. Использование в погребениях деревянных конструкций было известно в Восточной Грузии с III тыс. до н. э.[92] Но эта традиция широкого распространения не получила.

Изредка в могильниках эпохи поздней бронзы и раннего железа встречаются синхронные погребения разного типа,  например, грунтовые погребения и каменные ящики. По-видимому, это связано с расположением данных могильников в пограничных районах с теми культурами, для которых характерны обряды захоронения в каменных ящиках; к тому же Триалети и Квемо-Картли представляли собой прекрасные пастбища, куда с древнейших времен устремлялись жители других районов, и нет ничего удивительного в том, что здесь происходило слияние различных культур.

Но существование на одном могильнике погребений разных типов можно объяснить также сменой материальных культур, указанием на имущественное неравенство и т. д.

Если в эпоху средней бронзы в погребениях Восточной Грузии предположительно существовал обряд трупосожжения, то в эпоху поздней бронзы уже господствует обряд трупоположения. О пережитках кремации, возможно, свидетельствуют остатки золы или следы кострищ в некоторых погребениях и др.

В Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы и раннего железа покойников хоронили на левом (женщин) или на правом (мужчин) боку с согнутыми конечностями. Иногда для стабилизации позы вокруг покойника укладывали камни. В редких случаях предполагают захоронения в сидячей позе, но аргументы в пользу этого пока недостаточны[93].

Зафиксировано около двадцати случаев погребения покойников на деревянных ложах на четырех ножках высотой 0,60—0,70 м от пола могильной ямы. В яму, вернее на ее дно, в первую очередь укладывали весь погребальный инвентарь, включая целые туши закланных животных, и только после этого устанавливали деревянное ложе на четырех ножках, на котором в скорченном положении лежал покойник. Погребение покойника на деревянном ложе в Закавказье зафиксировано с первой половины II тыс. до н. э.[94] Эта традиция в Грузии сохранялась долго, до первых веков н. э.[95]      

 Погребение на спине, в вытянутом положении засвидетельствовано в Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы и железа только на двух могильниках — Мцхета и Каспи. Этот обряд захоронения характерен для скифов и других северных народов, в Закавказье же в рассматриваемый период он представляет собой исключительно редкое явление. В могильниках Восточной Грузии эпохи поздней бронзы и раннего железа встречаются и памятные погребения без человеческих костяков — кенотафы.

Обычно в могильниках эпохи поздней бронзы и железа в Восточной Грузии преобладают индивидуальные захоронения, но изредка встречаются и коллективные.

Ориентация покойников в погребениях эпохи поздней бронзы и раннего железа не подчиняется строгим закономерностям, однако в Восточной Грузии ориентировка большинства погребенных колеблется между западом и севером на всем протяжении эпохи бронзы.

В эпоху поздней бронзы и раннего железа покойников в большинстве случаев укладывали в центральной части погребения. Сопровождающий инвентарь обычно клали в изгололовье, в область груди, а иногда вокруг покойника и реже — в несколько ярусов. Изредка в погребениях попадались зернотерки (у изголовья); известны случаи, когда покойник лежал на молотильной доске[96].

Почти во всех погребениях эпохи поздней бронзы и раннего железа на территории Восточной Грузии найдены кости животных. Известны находки целых костяков мелкого и крупного рогатого скота, отдельных черепов и конечностей, иногда — того и другого.

В некоторых случаях наряду с костями домашних животных встречаются и кости диких. На Самтаврском могильнике, например, были обнаружены кости овцы, козы, свиньи, кабана, крупного рогатого скота, лошади, зайца, оленя, птиц и др. Известны находки костей собак и рыбы.

Могильники эпохи поздней бронзы и раннего железа располагаются преимущественно на ровных местах, примерно на расстоянии 200—300 м от поселения. Часто могильники тянутся вдоль берегов речек и в течение долгого времени (нескольких веков) занимают строго ограниченную территорию.

Очевидно, после погребения совершались различные ритуалы, ибо, как правило, на перекрытии погребений захоронены глиняные сосуды, аналогичные сосудам из погребений и одновременные с ними[97].

Итак, на основании археологического материала, связанного с обрядом погребений, можно проследить целый ряд обычаев населения эпохи поздней бронзы и раннего железа. Эти данные позволяют восстановить представления человека того времени о «потусторонней жизни». Укладывая в могилу вместе с покойником многочисленные предметы домашнего обихода, оружие, пищу и т. п., люди верили в продолжение жизни в загробном мире, где все это столь же необходимо, как при жизни.

Как мы увидим ниже, именно погребальный инвентарь представляет собой ценнейший материал для исследования  хронологии и выделения локальных групп материальной культуры. Типы и обряды погребений оказывают определенную помощь и в изучении таких кардинальных вопросов, как генезис материальной культуры, установление границ расселения родственных племен и др.

Материалы могильников являются ценным источником для исследования социально-экономических вопросов, они позволяют судить об уровне развития скотоводства, земледелия и различных отраслей домашнего ремесла, о социальной и имущественной дифференциации внутри общества и т. д.

В могильниках так четко выделяются и датируются культурные слои соответствующих им поселений, что, даже не располагая материалами последних, можно составить предварительное мнение о топографии поселений, интенсивности их культурных слоев, хронологии и многом другом.

С начала эпохи поздней бронзы за счет внедрения новых методов изготовления продукции на более высокую ступень развития поднимаются ремесла. Делается огромный скачок в увеличении качества и количества продукции.

Изучение металлургии на том или ином этапе ее развития только на основании литейной продукции без учета всего цикла производства было бы односторонним. Однако долгое время исследователи были вынуждены изучать металлургию Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы именно по материалам ее продукции, поскольку в этой части Грузии найдены лишь единичные литейные формы, да и то не на месте производства, а в культовых местах[98] или на поселениях[99]. Кроме того, известно одно погребение ремесленника[100].

На сегодня в Восточной Грузии открыта лишь одна металлообрабатывающая мастерская эпохи поздней бронзы в с. Цагвери[101].

В последующее время на территории Восточной Грузии не встречалось больше мастерских столь раннего времени. Естественно, что на основании таких скудных данных почти невозможно составить более или менее удовлетворительное  представление о самом производстве. В связи с этим чрезвычайно важное значение приобретает выявление в Квемо-Кеди (Цител-Цкаройский район) мастерской, правда гораздо более поздней, чем цагверская. Несмотря на то, что нами исследована лишь небольшая часть мастерской, можно уже более убедительно говорить о высоком уровне развития металлургического производства в Восточной Грузии в первой половине I тыс. до н. э.

Указанные комплексы различны по планировке и по количеству связанных между собой помещений. Однако все вспомогательные помещения связаны с центральным, где располагались печи, от которых сохранились днища и часть сводчатых оштукатуренных стен[102].

Обнаруженные на днищах печей обломки тиглей[103] с приставшим тонким слоем бронзы указывают на их назначение.

В результате расколок обнаружено большое количество предметов разного назначения, часть из которых бесспорно свидетельствует о металлургическом производстве — многочисленные  известняковые туфогенопесчаниковые камни с тщательно отполированными боками или обитые пояском круглые камни для растирания руды; глиняные литейные формы, подставки различных форм; обломки муфеля и т. д.

На территории квемокедской мастерской осуществлялось несколько технологических процессов, в частности получение металла из технически обогащенной руды, а также изготовление и литье металлических предметов. По-видимому, производство снабжалось местным топливом, водой и глиной. Наиболее острым является вопрос о снабжении мастерской производственным сырьем. В настоящее время общепринято мнение, что олово, один из главных компонентов бронзы, привозилось в Закавказье из других стран. Из-за отсутствия в Шираки и его окрестностях местных руд, очевидно, и медная руда привозилась из других районов.

Древние меднорудные выработки в Восточной Грузии еще недостаточно изучены, однако уже сейчас можно предполагать, что обогащенные руды привозились в Квемо-Кеди не издалека. Вполне возможно, что их доставляли с южных склонов Кавказского хребта. Планируемые широкие разведочные работы в зоне меднорудных месторождений данного района помогут разрешить эту важную задачу[104]. По керамическому материалу, найденному в Квемо-Кеди, мастерская эта датируется серединой I тыс. до н. э.[105].

Много общего имеет с квемокедской металлургической мастерской мастерская на холме Мецамор в Армении[106]. Для четкого представления уровня развития металлургического производства в том или ином районе, о взаимоотношениях с разными странами, о местном или привозном характере готовых изделий и т. д. важно восстановить процесс литья и провести химический анализ готовой продукции.

В этой области в Грузии проведены работы большого масштаба[107].

В настоящее время можно считать установленным, что в эпоху поздней бронзы в Картли, Месхети и Кахети употреблялась преимущественно оловянистая бронза, реже — мышьяковистая. В окрестностях Тбилиси и Триалети употребляли как оловянистую, так и мышьяковистую бронзу. В северной полосе Шида-Картли (территория современной Южной Осетии), где особенно развита бронзовая металлургия, употреблялся наиболее чистый сплав меди с оловом и гораздо реже мышьяковистая медь[108].

Несмотря на скудость данных, можно все же говорить о том, что в эпоху поздней бронзы и раннего железа литье бронзовых предметов в Восточной Грузии производилось как в одностворчатых, так и в двустворчатых формах. Для их изготовления употреблялись глина, камень и металл. В это время была широко распространена и техника литья по восковой модели методом утрачивания формы.

В эпоху поздней бронзы и раннего железа, на основе высокоразвитого металлообрабатывающего производства, в отдельных регионах Восточной Грузии в огромном количестве изготовляется отличная друг от друга бронзовая продукция. Это так называемые кахетские мечи и кинжалы, центральнозакавказские и колхидские топоры, щиты, копья разных форм, листовидные кинжалы, наконечники стрел разных видов, огромное количество украшений и т. д.

В эпоху поздней бронзы в Восточной Грузии появляются и первые железные предметы. Самые ранние из них найдены в погребении середины II тыс. до н. э., но говорить об их местном производстве пока не представляется возможным. В Восточной Грузии неизвестны мастерские интересующего нас времени для получения и обработки железа. Все мастерские, обнаруженные в Квемо-Картли, датируются не ранее феодальной  эпохи, и отнесение некоторых из них к эпохе бронзы или раннего железа недопустимо.

Железное оружие (наконечники, копья, кинжалы) чаще появляется в погребениях Восточной Грузии с конца II тыс. до н. э. С начала же I тыс. до н. э. количество железных предметов настолько возрастает, что эту эпоху именуют периодом широкого освоения железа, к середине же I тыс. до н. э. бронзовое оружие полностью заменяется железным[109].

Как известно, Восточная Грузия богата сырьем, необходимым для развития гончарного дела[110]. Местное население с давних пор занималось производством керамики.

Глина широко использовалась и в эпоху поздней бронзы и раннего железа. Ее применяли для изготовления разнообразной посуды, для облицовки деревянных конструкций жилищ и вообще для строительных целей, а также для возведения печей и жертвенников. Из глины создавались многочисленные статуэтки, печати и другие обиходные предметы.

Таким образом, керамическое производство в эпоху поздней бронзы и раннего железа являлось одним из важнейший отраслей ремесла, и его продукция представляет собой один из основных компонентов определения археологических культур. Тем не менее, памятники, связанные с собственно керамическим производством, почти не изучены. В Восточной Грузии известно всего два таких памятника.

Недалеко от селения Ховле был исследован ремесленный участок гончаров[111], который, как предполагают, обслуживал поселение Ховле-Гора с начала I тыс. до н. э. до IV в. до н. э. На этом  участке, занимавшем площадь более одного гектара, обнаружены гончарные печи трех последовательных периодов, что дало возможность проследить эволюцию типов печей в течение шести веков.

Древнейшие гончарные печи относятся к горизонтальному типу. Одна из них представляет собой помещение, наполовину углубленное в землю. При ее постройке использовался рваный камень и облицованный глиной деревянный каркас из плетенки, некогда поддерживающий свод. Для топки печи была вырыта четырехугольная яма-канал, по обеим сторонам которой на полках располагались сосуды, подготовленные для обжига. Днище печи (включая и канал) оштукатурено толстым слоем глиняного раствора, а подземные части стен выложены рваным камнем на глиняном растворе.

Как предполагает Д. А. Хахутайшвили, обжиг в древнейшей печи Ховле протекал следующим образом: подготовленная для обжига посуда укладывалась на полки через отверстие в своде, а канал заполнялся топливом. После этого отверстие заделывалось. Огонь разжигался в яме, расположенной в начале топочного канала, откуда он распространялся в камеру для обжига сосудов. Пока он достигал камеры, сосуды успевали согреться, что уберегало их от трещин. Получив требуемую температуру, дверцу в дымоход закрывали. В печи начинался процесс постепенного остывания, после чего отверстие в своде вскрывали и доставали готовую продукцию.

Древнейшую группу печей Ховле Д. А. Хахутайшвили датирует IX—VIII вв. до н. э., вторую — VII—VI вв. и третью — V—IV вв. до н. э.

Остатки керамической мастерской известны и в Кахети, на территории Хирсского виноградарского совхоза[112]. Здесь на протяжении 280 м на различной глубине (от 0,25 до 2 м) при земляных работах обнаружено до 50 гончарных печей с соотствующим культурным слоем. Две из них раскопаны в центральной части участка. По конструкции и режиму работы хирсские печи идентичны вышеописанной печи из Ховле[113].

Керамика, обнаруженная в хирсской печи, имеет большое сходство с глиняными изделиями квемокедской металлургической мастерской VI—V вв. до н. э. Здесь, однако, нет красноглиняной керамики, что указывает на ее более древний характер.

Основная продукция мастерской такого масштаба, вероятно, шла на продажу или обмен.

На территории Восточной Грузии известен лишь один гончарный круг из глины, найденный в III горизонте Ховле, относящийся к VI в. до н. э.[114].

Изготовление керамики на глиняном круге в Грузии  предполагают еще в эпоху ранней бронзы[115].

Большинство глиняных сосудов эпохи средней бронзы считаются изготовленными на гончарном круге. В переходный период от эпохи средней к эпохе поздней бронзы, т. е. на последнем этапе эпохи средней бронзы и в начале эпохи поздней бронзы уже бесспорно преобладает глиняная посуда, сделанная на гончарном круге.

Почти полное отсутствие среди археологических находок Восточной Грузии гончарных кругов можно объяснить тем, что в большинстве случаев они были деревянные.

Для выяснения технологии производства керамики большое значение имеет изучение продукции древних гончаров, которая дошла до нас в огромном количестве.

Обычно сосуды эпохи средней бронзы и переходного этапа от нее к эпохе поздней бронзы изготовлялись из хорошо отмученной глины, т. е. мастера-гончары были хорошо знакомы с технологией очистки глины.

Ямы для очищения глины обнаружены в Восточной Грузии на поселении периода ранней бронзы в Урбниси[116] и на территории металлургической мастерской середины I тыс. до н. э. в Квемо-Кеди. Очевидно, для придания большей прочности глиняным сосудам, с эпохи средней бронзы вплоть до третьей ступени эпохи поздней бронзы в тесто примешивали частицы кварца, а позднее с этой целью употребляли мелко-зернистый, а иногда и крупнозернистый песок.

Наряду с сосудами, сделанными на гончарном круге, в исследуемое время встречается и лепная посуда, изготовленная так называемым ленточным способом.

Зачастую сосуды ранних ступеней поздней бронзы все еще имеют двухслойный рыхлый черепок. Внешняя поверхность у них черного обжига, а тонкий слой подкладки — светлого.

З. П. Майсурадзе специально изучил технологию изготовления черных сосудов, обнаруженных на территории Восточной Грузии. По его предположению, сформованная на круге посуда сначала высушивалась до определенной крепости, а затем обжигалась. Обжиг производился в три этапа: 1) задымление (постепенное освобождение от влажности), 2) укрепление изделия (влажность уже ликвидирована и начинается физико-химическое изменение черепка), 3) обжиг изделия при температуре 800—900°. После обжига начинался новый этап задымления для получения черного цвета. Для этого печь остужали до 400° и впускали в нее дым. После выемки остывшей готовой продукции ее покрывали воском и лощили[117].

Орнаментация сосудов, за исключением росписи, всегда проводилась по мокрой глине до или после формовки сосуда. Глиняные сосуды Восточной Грузии эпохи поздней бронзы и раннего железа украшались с помощью разнообразных технических приемов: резьбы, штамповки, лепки, лощения, задымления и т. д. Благодаря этому создавались орнаменты в основном геометрического характера, хотя на третьей ступени развития материальной культуры эпохи поздней бронзы часто стали встречаться изображения людей и животных. Весьма интересны и последовательные изменения технологии изготовления и техники нанесения орнамента, которые прослеживаются на керамике исследуемого периода.

Обработка, формы и орнамент определенной части керамики начальных этапов ранней ступени эпохи поздней бронзы сближают ее с керамикой эпохи средней бронзы. К этой группе относятся сосуды, изготовленные из мелкозернистой глины с примесью частиц белого блестящего кварца, с рыхлым черепком, изготовленные на гончарном круге. Внешняя  сторона такой посуды — черная, лощенная до зеркального блеска. Техника нанесения орнамента на эти сосуды отличается архаичностью (полировка, штамповка, резьба, изредка — роспись).

На последней ступени эпохи средней бронзы появляется, а с ранней ступени эпохи поздней бронзы все чаще встречается грубая глиняная посуда, с примесью песка в тесте, хорошо спекшимся однослойным черепком каштанового цвета. Орнамент в основном резной и тисненый.

Для территории Кахети на последующих ступенях эпохи поздней бронзы характерны сосуды каштанового и серого цвета с шероховатой поверхностью с резным орнаментом. Хотя даже на третьей ступени эпохи поздней бронзы все еще встречаются сосуды с рыхлым черепком из мелкозернистой глины, со следами полировки на черной поверхности и с орнаментом, оттиснутым штампом, но их процент уже незначителен.

Глиняные сосуды Иоро-Алазанского бассейна, относящиеся к рубежу II—I тыс. до н. э., в большинстве случаев имеют хорошо спекшийся черепок каштанового цвета, хотя внешняя и внутренняя поверхность задымлена. Это указывает на продолжение старых традиций. В то же время появляются сосуды серого обжига с грубым черепком и резным орнаментом, которые широко распространяются в первой половине I тыс. до н. э. В середине указанного тысячелетия для этой области вновь становятся характерными сосуды из мелкозернистой глины с полированным орнаментом, но в отличие от ранних памятников с другой структурой черепка, качеством обжига и схемой орнамента.

В отличие от памятников Кахети глиняные сосуды Шида-Картли, начиная с третьей ступени эпохи поздней бронзы в течение всего исследуемого периода сохраняют мелкозернистый черепок и полированный орнамент, наряду с которым уже появляются резной, тисненный и рельефный орнаменты, порой подражающие архаичным мотивам.

В Восточной Грузии на памятниках исследуемого периода до последнего времени не была найдена глиняная расписная посуда. Лишь в Кахети за последнее время были выявлены украшенные такой техникой сосуды, сплошь и рядом встречающиеся в погребениях первой и второй ступени эпохи поздней бронзы. Орнамент, главным образом в виде геометрических узоров (меандры, треугольники и т. д.), нанесен после обжига, белой краской. Примечательно, что для синхронных памятников Северной Армении также характерна роспись сосудов как белой краской, так и бихромной, белой и красной краской (Лориберд, Артик, Лчашен).

В рассматриваемое время на территории Восточной Грузии встречаются и глазурованные сосуды. В истории культуры глазурь (поливу) тесно связывают с производством стекла[118]. Глазурование сосудов известно в Египте, Месопотамии и Эламе с IV—III тыс. до н. э. Затем эта техника широко распространилась в Передней Азии, где глазурью покрывали и кирпичи[119].

Древнейшими глазурованными изделиями в Грузии являются фаянсовые бусы, найденные в Триалетских курганах эпохи средней бронзы[120]. Глазурованные сосуды обнаружены в погребениях, начиная с конца II тыс., до н. э.[121] Все эти сосуды представляют собой кубки на высокой ножке с одной ручкой. Поверхность их расписана желтоватой, зеленоватой и зеленовато-бирюзовой (иногда черной) краской. Зеленовато-бирюзовый фон украшен желтыми полосами и покрыт прозрачной глазурью.

В Восточной Грузии обнаружены и фрагменты глазурованных сосудов с черепком белого цвета. Два таких обломка, в частности, найдены на святилище Мели-Геле II. Поверхность одного из них окрашена желтой краской и покрыта бесцветной прозрачной глазурью, второй сосуд украшен полосами зеленовато-синеватого и желтого цвета и также покрыт глазурью[122].

Древнейшие образцы глазурованной керамики обнаружены и в других районах Закавказья[123].

Весьма существенно, что обнаруженная на территории всего Центрального Закавказья (в рамках разных материальных культур) глазурованная керамика абсолютно одинаково расписана вертикальными полосами, нанесенными желтой и зеленовато-голубой краской, что должно указывать на один и тот же источник ее происхождения. Хорошо известно, что точно так же расписанная керамика широко распространена в Ассирии с XIII по VI в. до н. э.[124], тогда как в Закавказье, как мы увидели, она весьма редка и ее привозной характер бесспорен.

Данные о существовании на территории Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы и железа других отраслей ремесла очень скудны.

На развитие обработки дерева указывает тот факт, что в строительном деле этого периода первостепенную роль играли лесоматериалы. При раскопках ряда поселений обнаружены остатки бревенчатых перекрытий жилья, а также отпечатки бревен или досок на обожженной глине. На кусках глиняной обмазки, применявшейся при строительстве стен и печей для выпечки хлеба (торне), встречаются отпечатки плетенки.

С помощью деревянных конструкций сооружались и перекрытия погребений. Остатки бревенчатых перекрытий часто встречаются в погребениях. Принято считать, что в первой половине I тыс. до н. э. употреблялась молотильная доска[125].

В рассматриваемое время из дерева изготовлялись черенки бронзовых стрел. По-видимому, тогда же должны были существовать и деревянные луки, правда, известны лишь их изображения на бронзовых поясах и глиняных сосудах. На святилище второй половины II тыс. до н. э. около с. Шилда была найдена бронзовая имитация лука. Вероятно, из дерева делались и сосуды—гоби, чаши, тарелки и др. О существовании старых традиций такого производства свидетельствуют находки деревянных предметов в погребениях III и II тыс. до н. э.[126].

Несмотря на то, что в Восточной Грузии не обнаружено транспортных средств эпохи поздней бронзы и раннего железа, на их существование указывают изображения арбы и большое количество глиняных колесиков, найденных на поселениях и, вероятно, принадлежавших деревянным имитациям разных транспортных средств[127]. Очевидно, они представляли собой развитые формы известных повозок Восточной Грузии конца III тыс. до н. э.[128]. Это подтверждает новейшая находка около Цители-Цкаро. Здесь, на горе Гохеби, на территории святилища начала I тыс. до н. э. найдена бронзовая модель боевой колесницы, в которую впряжены две взнузданные лошади с ярмом[129]. Интересно, что у колесницы вращающиеся колеса со спицами. Существенно, что на Алазанской долине, в могильнике поселения Муракеби, в погребении конца II тыс. до н. э. были обнаружены глиняные колеса со спицами, которые, очевидно, принадлежали деревянной модели колесницы.

О существовании развитого деревообратывающего ремесла в Восточной Грузии свидетельствуют и многочисленные бронзовые орудия для обработки дерева, обнаруженные на различных памятниках исследуемого периода (топоры, долота и др.)[130].

Прядение и ткацкое дело составляли одну из основных отраслей домашнего ремесла в рассматриваемое время.

Многочисленные отпечатки тканей постоянно встречаются на глиняных сосудах эпохи раннего металла. В этот период, вероятно, существовал и примитивный вертикальный ткацкий станок[131].

О развитии прядения и ткачества, в частности обработки шерсти, в эпоху поздней бронзы и железа свидетельствует большое количество глиняных, костяных и каменных пряслиц, а также отпечатков ткани, обнаруженных на бронзовых предметах.

Существование тканей разного качества подтверждается находками предметов, связанных с одеждой (булавки, фибулы и разнообразные пуговицы). В исследуемое время употреблялись как чисто шерстяные, так и льняные ткани[132].

Значительное место среди домашних ремесел занимали выделка и обработка кожи. Кожа употреблялась для изготовления обуви, поясов, шнуров разного назначения, одежды и других предметов быта. В погребениях интересующего нас периода кожаные предметы встречаются редко. Древнейшим образцом кожаного изделия являются части тисненого флажка, обнаруженного в богатом курганном погребении первой половины II тыс. до н. э., в урочище Садуга.

В погребениях рубежа II—I тыс. до н. э. могильника Тетри-Цклеби найдены бронзовые портупеи-цепи и цепи, использовавшиеся как пояса, которые закреплялись кожаными ремешками. Изображение портупеи имеется на статуэтке мужчины из Мелаани[133]. Вероятно, на ложе крепились и пояса из бронзы рубежа II—I и начала I тыс. до н. э.

Некоторые исследователи полагают, что для обработки кожи использовались известные еще с раннего периода эпохи бронзы плоские топоры, но большинство исследователей считает их орудиями для обработки дерева[134]. Другими, более достоверными свидетельствами существования обработки и выделки кожи в эпоху поздней бронзы и железа на территории Восточной Грузии мы не располагаем.

На производство стекла, очевидно, указывают находки многочисленных стеклянных и глазурованных пастовых бус. Часто встречаются и позолоченные стеклянные бусы, но говорить о месте их производства мы пока не имеем возможности.

Обработка камня в течение длительного времени занимала первое место в практической деятельности человека. Однако начиная с эпохи поздней бронзы она почти полностью вытесняется металлообработкой. Тем не менее, камень остается одним из основных видов сырья, используемого человеком при изготовлении вкладышей составных серпов, зернотерок, булав и др.

С начала эпохи поздней бронзы и раннего железа вплоть до середины I тыс. до н. э. одним из основных видов украшений являлись сердоликовые бусы. В специальной литературе высказано мнение, что они производились в странах, расположенных к югу от Закавказья.[135]. Однако не исключено и их местное изготовление (в Кахети, например, на поселениях исследуемого периода часто встречаются обломки необработанного сердолика).

Около поселения Гареткис-Гора, на правом берегу р.Лакбе и к юго-востоку от с. Арашенда, в местечке Сасигнаго-Геле открыты мастерские по изготовлению кремневых вкладышей составных серпов. В местечке Сасигнаго-Геле мастерская, по-видимому, функционировала в течение длительного времени, так как здесь наряду с архаичными—широкими ладьевидными вкладышами с закругленной спинкой, встречались явно поздние вкладыши.

Этим исчерпываются наши знания о ремеслах, которыми занимались племена, жившие на территории Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы и раннего железа.

В рассматриваемый нами период уровень развития сельского хозяйства в Восточной Грузии все еще определялся природными условиями. Вероятно, большая часть территории Восточной Грузии (горы и лесные массивы) в это время была мало пригодна для земледелия, в долинных районах Шида-Картли, Квемо-Картли, Алазанской долины и др. условия для сельского хозяйства были весьма благоприятными. Об этом может свидетельствовать то обстоятельство, что распространение некоторых локальных материальных культур эпохи поздней бронзы и раннего железа ограничено именно этими низменностями и прилегающими к ним предгорьями. Создается впечатление, что территория расселения отдельных племен или племенных групп определялась границами природных для земледелия земель.

На земледельческий характер хозяйства населения Восточной Грузии в эпоху поздней бронзы и раннего железа указывают многовековые культурные наслоения на изученных поселениях и связанные с ними многоярусные могильники, так как их происхождение связано с оседлым образом жизни, который, в свою очередь, продиктован характером хозяйства. Находки сельскохозяйственных орудий—серпов[136], камней от молотильных досок[137], зернотерок, являются прямым доказательством существования земледелия в Восточной Грузии. Бронзовые мотыги, обнаруженные в Шида-Картли, попадали сюда из Западной Грузии; кроме того, в Восточной Грузии были широко распространены каменные мотыги, употреблявшиеся, вероятно, после вспашки для рыхления комьев земли.

Предполагают, что в Закавказье в это время сеяли пшеницу, ячмень, гоми[138]. Земля обрабатывалась простейшими пахотными орудиями[139], при этом использовалась тягловая сила быка[140].

Грузия издавна является одним из основных центров виноградарства[141]. Существуют конкретные данные, указывающие на то, что в эпоху поздней бронзы и раннего железа культура виноградной лозы была уже весьма развитой. На наш взгляд, одним из древнейших свидетельств существования в Восточной Грузии виноделия являются обнаруженные на территории святилища Мели-Геле I глиняные сосуды с прилепленными к ним мелкими сосудами, т. н. «марани», которые считаются винными питьевыми сосудами культового назначения[142]. На территории Мели-Геле II встречаются и обломки крупных сосудов, вероятно, представлявшие собой небольшие «квеври» (пифосы для хранения вина).

Самые древние виноградные косточки культурных растений обнаружены на поселении эпохи средней бронзы в Узерлик-Тепе[143]. Они найдены и на святилище третьей ступени эпохи поздней бронзы в Катнали-Хеви[144]. В Кахети пока что самыми древними являются находки виноградных косточек в Сагареджо на памятнике IV—III вв. до н. э.[145].

Однако для установления уровня развития общества наиболее важно выяснить формы производства земледельческого хозяйства.

Уже в эпоху ранней бронзы в районах Восточной Грузии, в благоприятных природных условиях могло существовать орошаемое земледелие. Но массовое использование оросительных систем, по-видимому, началось в эпоху поздней бронзы (хотя вполне возможно параллельное широкое развитие в это время неполивного земледелия).

О широком развитии неполивного земледелия свидетельствуют многочисленные поселения эпохи поздней бронзы и железа, открытые на Ширакской равнине и содержащие многовековые культурные напластования. В настоящее время неполивное земледелие на этой равнине не связано с большими трудностями, вполне возможно, что и прежде эта область не отставала от тех районов, где существовала возможность орошения[146].

Итак, в эпоху поздней бронзы вследствие использования навыков неполивного земледелия и широкого внедрения оросительных систем люди полностью освоили не только склоны гор и предгорья, но и долины.

Естественно, что создание и уход за оросительными системами могли быть под силу лишь таким большим и прочным организациям общества, как союзы родственных племен, основа которых, надо полагать, закладывалась в это время.

В эпоху поздней бронзы земледелие уже отделилось от скотоводства в Восточной Грузии, обе эти отрасли хозяйства существовали и развивались бок о бок[147]. Развитие земледелия и скотоводства зависело в первую очередь от конкретных географических условий, но даже в тех районах, где не было орошения (Шираки) и условия, казалось бы, более благоприятны для разведения скота, преобладающую роль играло земледелие, хотя и неполивное.

Остеологический материал, обнаруженный на поселениях и могильниках Восточной Грузии эпохи поздней бронзы и раннего железа, весьма разнообразен. В горных районах преобладают кости овец, а в долинах — кости крупного рогатого скота.

Безусловно, что такое хозяйство не могли не наложить определенного отпечатка на материальную культуру. Для полукочевого скотоводства необходимо наличие как летних, так и зимних пастбищ. Восточная Грузия достаточно богата зимними пастбищами, поэтому зимние месяцы овечьи отары, вероятно, проводили вблизи основного поселения. Такой территорией являлось пространство между Шираки и Иори, в частности Элдарская равнина, которая и в настоящее время считается лучшим зимним пастбищем. Несмотря на тщательные разведки, здесь не удалось обнаружить ни одного поселения эпохи поздней бронзы и раннего железа. По-видимому, и раньше ландшафт здесь был полупустынным, и эта территория использовалась лишь для зимних пастбищ. Аналогичным целям служили и равнины Гардабани и Марнеули[148]. По-видимому, указанной территорией пользовались племена—носители разных материальных культур, о чем свидетельствует разнообразие обнаруженных здесь археологических памятников.

Более сложным является вопрос о летних пастбищах. На лето овец приходилось перегонять на большие расстояния, в частности в Триалети или на южные склоны Кавказского хребта. Естественно, что в этих районах могли встречаться многие племена, о чем свидетельствуют смешанные материалы разных археологических культур в Триалети (летнее пастбище) и в Квемо-Картли (зимнее пастбище).

Характер материальной культуры летних пастбищ позволяет четко определить, с какой территорией было связано то или иное племя. Например, в материальной культуре левобережья Куры — Шида-Картли преобладают материалы, характерные для северных склонов центральной части Кавказа, следовательно, население Шида-Картли использовало под летние пастбища именно эти территории. На правобережье Шида-Картли чаще встречаются материалы типа памятников Триалети и Северной Армении, что объясняется аналогичным образом.

Возможно, жители Кахети, так же как и в недавнем прошлом, перегоняли овец в Триалети. Свидетельством этого можно считать находки кахетских бронзовых меча и кинжала в пещере, расположенной на перегонной трассе.

На существование в это время продуктивного скотоводства указывают керамические материалы, среди которых очень часты глиняные маслобойки, кстати, впервые появившиеся именно с первых ступеней развития эпохи поздней бронзы.

С конца II и первой половины I тыс. до н. э. большую роль в жизни населения Иоро-Алазанского бассейна играла лошадь. Это подтверждается находками удил, модели боевой колесницы с взнузданными лошадьми, скелетов лошадей, впряженных в колесницу и т. д.

Одним из основных видов деятельности человека в рассматриваемый период являлся обмен, который приобрел особенно большое значение с эпохи поздней бронзы и раннего железа вследствие сильной дифференциации хозяйственной деятельности человека. В это время уже окончательно отделились друг от друга земледелие, скотоводство и ремесла. Высококвалифицированные специалисты стали сознательно производить такое количество продукции, которое намного превосходит собственное потребление, а это, в свою очередь, привело к интенсивному развитию обмена. На обмене стали основываться отношения не только между земледельцами, скотоводами и ремесленниками, но и между ремесленниками различных специальностей) (например, металлодобывающей и металлообрабатывающей).

Расширению обмена и торговли способствовало развитие полукочевого скотоводства. Племена, населявшие Восточную Грузию в исследуемое время, имели определенные отношения с соседними не только мирными, но и воинствующими племенами. Возможно, именно в этот период появляется определенная категория людей, способствовавших упорядочению этих взаимоотношений (обмен, торговля), т. е. посредников между производителем и потребителем[149]. Таким образом, в эту эпоху обмен должен был иметь прочную основу.

В эпоху поздней бронзы и раннего железа о тесных деловых связях между племенами Восточной Грузии свидетельствует и облик их материальной культуры. То, что местные ремесленники обменивались между собой опытом, подтверждается сходством и одинаковой техникой производства металлических и глиняных изделий, обнаруженных на всей исследуемой территории. Иногда эти связи настолько сильны, что под влиянием одной материальной культуры частично меняет свое лицо соседняя материальная культура.

По-видимому, контакты племен Восточной Грузии представляют собой лишь одну ступень взаимосвязи населения Закавказья того времени. Естественно, эти связи были более обширны. Например, в Шида-Картли известны материалы, типичные для Западной Грузии, Северного Кавказа, Кахети и Северной Армении. Учитывая все это, академик С. Н. Джанашиа рассматривал Шида-Картли как территорию, где различные племена обменивались между собой опытом[150].

Элементы разных культур встречаются и на территории современной Юго-Осетии, на что указывают хорошо заметные здесь характерные признаки северной, западногрузинской и шидакартлийской материальных культур. Как уже отмечалось, смешанные материалы разных культур известны в Триалети и Квемо-Картли, что объясняется своеобразием хозяйства этих областей.

Конкретные материалы, доказывающие связи Восточной Грузии с соседними племенами, весьма разнообразны[151].

Типично восточногрузинские материалы известны и в других, порой весьма удаленных районах[152].

Есть основания предполагать существование контактов некоторых племен Закавказья, и в частности Восточной Грузии, с отдаленными народами. В закавказских памятниках эпохи поздней бронзы часто встречается раковина каури, характерная только для морей Индии. На подобные контакты должно указывать и снабжение Закавказья оловом.

Во второй половине II тыс. до н. э. на теснейшие связи племен Восточной Грузии со странами Передней Азии указывают находки, с одной стороны, ряда закавказских предметов в Северной Сирии на городище и могильнике Хама[153], а с другой — переднеазиатских бронзовых панцирных пластинок XIV—XIII . до н. э., найденных в погребениях Кахети[154].

Общение обитателей Восточной Грузии как с соседними областями, так и с более удаленными не могли существовать без стабильных дорог. Для связей с северными странами в летние месяцы, например, использовались все перевалы Большого Кавказа[155]. Постоянной дорогой, связывавшей тогда Закавказье с югом, признается ущелье р. Куры. Далее эта дорога шла по ущелью Гуджарети через Бакуриани или Табацкури в Триалети и Северную Армению (Б. А. Куфтин, О. С. Гамбашидзе, А. А. Мартиросян). Вероятно, население Шида-Картли и Триалети использовало переходы через ущелья рр. Тана Тедзами и Кавтура[156].

Основной магистралью, связывающей Кахети с Триалети, была и т. н. «овечья дорога» — перегон овец здесь осуществлялся до недавнего прошлого. Сейчас другие возможные пути проследить трудно, так как материальная культура ряда географических пунктов этого региона почти не различается.

Исследование большого количества археологических памятников в Восточной Грузки дает возможность составить лишь общее представление о духовной культуре местных пламен XV—VII вв. до н. э. К таким памятникам в первую очередь надо отнести святилища, обнаруженные на поселениях Ваис-Цкали5[157], Нацар-Гора[158], Ховле[159], Катналихеви[160] и обособленные от поселения святилища Мели-Голе I, II, Мелаани, Арашенда, Гохеби и Шилда[161].

Древнейшее из них, примерно XV в. до н. э., обнаружено на поселении Ваис-Цкали-Чалианхеви, около с. Нукриани. Святилище это выстроено из плетенки, в плане круглое, диаметром до 3 м, в центре с алтарем.

В последующее время примерно в XV—XIII вв. до н. э. вместе с молельнями внутри жилья в Восточной Грузии появляются обособленные от поселений святилища. Каждое из них занимает территорию до 400 м2. Они обычно в плане круглые и окаймляются каменной стенкой из сухой кладки. На святилище Шилда эта стенка в северной части раскрыта и устроен вход. Посередине входа в землю зарыт большой глиняный сосуд, заполненный чистодревесной золой. В центре святилища небольшая возвышенность, где инкрустацией пережженными овечьими костями и золой изображались на земле разные сцены охоты или же отдельные животные. Внутри ограды ямы или глиняные сосуды, зарытые в землю, заполнены жертвенными подношениями—вотивными бронзовыми скульптурами людей и животных, глиняными сосудами, бронзовым оружием или их иммитациями, разными украшениями и т. д. Иногда в центре этих ям стоят глиняные сосуды, заполненные чистой золой.

Существенно, что уже к концу II тысячелетия до н. э. на месте этих святилищ появляются более крупные святилища такой же планировки, меняется только назначение жертвенных предметов, девяносто процентов из них — боевое оружие.

Нужно думать, что все эти разновременные святилища связаны, главным образом, с культом плодородия, а значит, с практической деятельностью человека: земледелием, скотоводством, охотой, металлургией, войной и т. д.

Помимо святилищ весьма значительные сведения для изучения духовной культуры жителей Восточной Грузии эпохи поздней бронзы и раннего железа дают и отдельные предметы, найденные в погребениях и кладах. Таковыми являются, например, бронзовые пояса с изображением мифологических сцен и отдельных символических знаков[162] и т. д.

Памятники духовной культуры прекрасно иллюстрируют и социально-экономическое развитие восточногрузинских племен второй половины II тыс. до н. э. и первых веков I тыс. до н. э.

Рассматриваемый период характеризуется образованием крупных союзов родственных племен. Естественно, это в первую очередь потребовало и идеологического единства, что выразилось в появлении общего божества, в честь которого стали создавать культовые центры, общие для нескольких поселений. Весь этот процесс основан на больших социально-экономических сдвигах в жизни восточногрузинских племен.

С начала эпохи поздней бронзы особо высокого развития достигают средства производства во всех областях деятельности человека, сообразно меняются и социальные отношения в обществе, появляется имущая прослойка, подготавливается почва перехода к классовому обществу.

Постепенное изменение общественных отношений хорошо иллюстрируется и общей схемой развития материальных культур в Восточной Грузии.

Предполагают, что на основе более или менее однородной культурно-исторической общности эпохи ранней бронзы, в эпоху средней бронзы в Центральном Закавказье сформировалось несколько материальных культур, в том числе триалетская и севан-узерликская[163].

В промежутке между ними на территории Восточной Грузии пока еще очень схематично прослеживается существование двух хронологических этапов[164] — т. н. марткопского и беденского, материалы которых идентичны на всей территории.

В эпоху средней бронзы и на раннем этапе эпохи поздней бронзы на всей территории Восточной Грузии существовала одна материальная культура, в которой тем не менее иногда (хотя и не очень четко) проявляются локальные варианты. Выделение же ярких локальных очагов возможно лишь начиная с третьей ступени эпохи поздней бронзы.

Существенно, что зародыши вариантов археологических культур эпохи поздней бронзы прослеживаются в некоторых частях Центрального Закавказья уже в предшествующей культуре (К. X. Кушнарева, А. А. Мартиросян и др.).

Триалетская культура занимала почти все Центральное Закавказье: часть предгорной полосы Квемо-Картли, Триалети, Шида-Картли, Кахети, Лоре (Ташир) —в Северной Армении[165].

Как свидетельствуют памятники, обнаруженные в последнее время в Армении, не исключено, что границы распространения триалетской культуры достигали западных районов озера Севан по линии Ереван—Гарни[166]. Более или менее однообразная материальная культура характерна приблизительно для той же территории и на первых двух этапах поздней бронзы, что безусловно указывает на ее происхождение от предыдущей триалетской культуры.

Таким образом, и на первых двух этапах эпохи поздней бронзы более или менее однородная археологическая культура охватывает почти все Центральное Закавказье, ее южная и юго-восточная границы проходят чуть севернее течения р. Аракc. К югу и юго-востоку от этих границ распространены археологические культуры, более тяготеющие к южному, иранскому миру, чем к закавказскому; северная же граница центральнозакавказской культуры достигает южных предгорий Большого Кавказского хребта, за пределами которого бытовали в корне отличные от нее т. н. кобанская и каякенто-хорочоевская северокавказские археологические культуры. На востоке граница центральнозакавказской культуры не доходит до Каспийского моря, так как здесь лежит широкое пространство солончаковых земель, большая часть которых, по-видимому, не была заселена издревле. Прибрежная же полоса от Кавказского хребта до Апшеронского полуострова, очевидно, входит в ареал северокавказской — каяенто-хорочоевской культуры. На западе граница культур Центрального Закавказья проходит почти у Сурамского хребта, по другую сторону которого была распространена мощная, т. н. западногрузинская, или колхидская, археологическая культура.

Но несмотря на то, что существование генетической связи между археологическими культурами эпохи поздней бронзы—раннего железа Центрального Закавказья не подлежит сомнению, отождествление их на протяжении всей эпохи совершенно невозможно. На третьем этапе эпохи поздней бронзы в Центральном Закавказье, на базе предшествующих, появляется значительное количество самостоятельных археологических культур, а на первой ступени освоения железа самые сильные (или передовые) из них начинают объединять более или менее сходные, родственные культуры, формируются культурно-исторические области со своеобразными археологическими материалами (напр., т. н. восточногрузинская, ганджа-карабахская или другие культуры).

 Возникновение подобных объединений на рубеже II—I тыс. до н. э. соответствует развитию исторического процесса, т. к. на территории Закавказья этот период непосредственно предшествует эпохе создания государств (середина I тыс. до н. э.), именно в эту эпоху и должны были складываться прочные союзы племен, представляющие собой зародыши будущих государственных образований.

Однако в то же время в недрах этих объединений протекают и другие процессы. Все более определенный вид принимают отдельные варианты (локальные очаги) археологической культуры. Об этом свидетельствуют некоторые виды боевого оружия, отличавшиеся однородностью на третьем этапе эпохи поздней бронзы и представлявшие собой уже несколько вариантов на следующем, четвертом этапе эпохи поздней бронзы. Теперь территория их распространения не совпадает целиком с той, где существовали их протипы, и очерчиваются контуры новых вариантов культур.

Таким образом, в процессе развития в период раннего железа меняется не только общий, внешний облик археологических культур, но и границы их распространения и даже количество. Поэтому недопустимо рассматривать материалы Центрального Закавказкья, относящиеся к эпохе поздней бронзы—раннего железа, без учета конкретного времени их бытования, несмотря на то, что они часто представляют собой различные этапы развития одной и той же культуры.

Культурно-исторические области с более или менее однородным археологическим материалом, появившиеся на территории Центрального Закавказья в эпоху раннего железа, располагались приблизительно следующим образом: первый район находился в пределах большей части территории Восточной Грузии, т. е. в рамках распространения т. н. восточногрузинской археологической культуры, точнее, территории Шида-Картли и Кахети; во второй район входила юго-западная часть Азербайджана и территория к северу от озера Севан до р. Куры, т. е. в пределах распространения ганджа-карабахской (ходжалы-кедабекской) археологической культуры; в центральной и северо-западной части Армении (третий район) параллельно с местными начинают появляться материалы т. н. ганджа-карабахской культуры[167].

В эпоху раннего железа между культурно-историческими областями, объединяющими несколько локальных групп или вариантов, существовали известные различия по конструкции погребений, погребальному обряду, по типу поселений, а также отдельных предметов и т. д.

На основании вышесказанного можно утверждать, что археологические культуры Центрального Закавказья как на третьем, так и на позднем, четвертом этапе поздней бронзы— раннего железа не были тождественными. Правда, они могли возникнуть на общей основе, но развивались совершенно независимо в изучаемый период. Эти культуры настолько не похожи друг на друга, что между ними уже гораздо больше различий, чем сходства, и общие признаки следует считать пережитками одного происхождения. Пример тому — центральнозакавказская бронзовая секира. Единый вид этих топоров на всей обширной территории Центрального Закавказья служит показателем культурно-исторического единства древнейшего населения этого региона, но тем не менее в эпоху поздней бронзы он не является признаком тождества синхронных культур, а лишь указывает на общность происхождения. При изучении данного вопроса весьма важно учитывать, что этот тип топора распространен на той же территории, где в эпоху средней бронзы существовала т. н. триалетская культура и что прототипами этих топоров считаются характерные для триалетской культуры топоры грма-геле-шамшадинского типа, бытовавшие фактически на той же территории, где встречаются центральнозакавказские топоры эпохи поздней бронзы и раннего железа.

Итак, на всем протяжении эпохи поздней бронзы—раннего железа границы отдельных культур и даже их количество стабильны. Если на первой и второй ступени эпохи поздней бронзы на всей территории Центрального Закавказья распространена однородная материальная культура, на третьей ступени на территории Восточной Грузии существовали две синхронные археологические культуры, одна из которых занимала территорию Шида-Картли, а другая — Иоро-Алазанский бассейн. Границы культуры, распространенной в Шида-Картли, очерчиваются на основании находок характерных для нее предметов следующим образом: на севере ее границей является предгорная полоса Большого Кавказского хребта, на западе — восточная часть Сурамского хребта, на востоке — р. Арагви и на юге — линия Бешташени-Маднисчала. Типичными для этой культуры на третьем этапе эпохи поздней бронзы являлись: бронзовый листовидный кинжальный клинок, бронзовый наконечник копья с кованой раскрытой втулкой, тонкопластинчатые бронзовые наконечники стрел с выемкой в основании, бронзовые булавки с закрученной головкой, навершия булав или посохов на основании рога оленя, глиняные сосуды с чернолощенной поверхностью, изготовленные из хорошо отмученной глины и орнаментированные радиальными лощеными полосами, и др.

Несмотря на влияние Западной  Грузии, материальная культура Шида-Картли все же имеет ярко выраженный своеобразный характер, что придает ей вид независимой археологической культуры и подчеркивает ее генетическую связь с предшествующей, центральнозакавказской культурой второй ступени эпохи поздней бронзы.

Однако наряду с указанными западногрузинскими элементами в этот период прослеживаются и черты, характерные для областей, расположенных к востоку от Шида-Картли. Вначале в Шида-Картли проникает готовая продукция. В дальнейшем влияние восточных материалов становится настолько заметным, что даже изменяет облик этой культуры.

Материальная культуры Иоро-Алазанского бассейна, возникшая на базе предшествующей, на третьем этапе эпохи поздней бронзы уже полностью оформилась в самостоятельную археологическую культуру. Наиболее характерными для нее предметами являются: т. н. кахетский бронзовый кинжальный клинок и меч с составной рукояткой, наконечник бронзового копья с закрытой втулкой и двумя рельефными поясками на ней, глиняные сосуды с примесью песка в тесте, украшенные концентрическими резными линиями на корпусе и косыми насечками вокруг плечиков и дна, небольшие сосуды (малый процент) с чистой лощенной поверхностью, часто орнаментированные волнистой линией, заключенной между двумя параллельными полосками, а также резными треугольниками и др. (керамика обычно хорошо обожжена и отличается коричневатой, серой или черноватой поверхностью).

С рубежа II—I тыс. до н. э. сфера распространения иоро-алазанских археологических материалов частично расширяется к востоку. А в Шида-Картли начинают появляться материалы т. н. западногрузинской археологической культуры, что становится особенно заметным в эпоху широкого освоения железа. На это указывают многочисленные находки западных материалов в Шида-Картли (материал могильника Самтавро, инвентарь отдельных погребений, состав найденных здесь кладов и пр.). Если на третьей ступени эпохи поздней бронзы на территории Шида-Картли найдены единичные экземпляры предметов колхидской культуры, то с начала освоения железа они встречаются уже в значительно большем количестве. Важно, что с этого же времени западнозакавказские предметы (топоры, пряжки и пр.) начинают появляться и на территории Армении и Азербайджана, т. е. именно с этого периода во всем Центральном Закавказье заметна активность колхидских элементов.

Западный элемент в Центральном Закавказье особенно усиливается в более позднюю пору. Об этом может свидетельствовать и тот факт, что центральнозакавказские бронзовые секиры прекращают свое существование вместе с эпохой поздней бронзы, а начиная с эпохи широкого освоения железа их сменяют железные топоры, имевшие, как правило, форму западных (колхидских) топоров. Таким образом, с третьей ступени эпохи поздней бронзы на территории Иоро-Алазанского бассейна и даже к западу, до р. Арагви распространена однородная культура, для которой характерны главным образом бронзовый кахетский кинжал с составной рукояткой и два его последующих подтипа (I—III), бронзовое копье с цельной втулкой и двумя рельефными поясками на ней, глиняные сосуды, корпус которых украшен резными концентрическими линиями, днорезной спиралью, а плечики и края дна — ногтевидными насечками и т. д.

В это же время на территории Шида-Картли распространена другая, родственная кахетской, культура, которая характеризуется бронзовым листовидным кинжальным клинком, бронзовыми наконечниками копий с раскрытой втулкой, тонкопластинчатыми треугольными бронзовыми наконечниками стрел и пр. Памятники этой культуры были распространены на значительной территории: на востоке — до р. Арагви, на севере — до южной предгорной полосы Большого Кавказского хребта, на западе — до Сурамского хребта, на юге — в основном до Триалетского хребта (хотя иногда они встречаются и за этим хребтом).

При исследовании памятников этого периода мы замечаем, что элементы, характерные для материальной культуры Иоро-Алазанского бассейна, проникают и в область Шида-Картли, в основном, вверх по ущелью р. Куры, а далее — р. Лиахви и на определенном отрезке времени сосуществуют с местной культурой. Это положение существенно изменяется в конце II тыс. до н. э., когда в Шида-Картли исчезает местный тип кинжала с листовидным клинком и распространяются кинжалы и мечи, развившиеся на базе ранних типов кахетского оружия.

Примечательно, что характерные для Шида-Картли материалы рубежа II—I тыс. до н. э. распространяются на той же территории и в тех же границах, что и предшествующие им более ранние материалы. Этим еще раз подчеркивается, что памятники Шида-Картли в течение длительного времени сохраняют свою индивидуальность сначала как независимой культуры, а впоследствии как локальный вариант т. н. восточногрузинской культуры.

Локальными вариантами этой культуры рубежа II—I тыс. до н. э. нужно считать очаг Шида-Картли и три отдельных очага материальной культуры в переделах Иоро-Алазанского бассейна. Об этом свидетельствует боевое оружие (кинжал, меч), созданное на базе кахетской культуры (I—III подтипы кахетских кинжалов), характерное для всех локальных вариантов, а также ряд своеобразных элементов (керамика, оружие, украшения) этой культуры, свойственных каждому из них.

Итак, на территории Восточной Грузии третьей ступени эпохи поздней бронзы выделяются две родственные археологические культуры (в Шида-Картли, Иоро-Алазанском бассейне), на рубеже II—I тыс. до н. э. можно предполагать существование уже одной культурно-исторической области с четырьмя локальными вариантами. Таким образом, в процессе одной культурно-исторической области происходит, как мы видим, и обратный процесс — выделяются локальные варианты, распространенные на определенной территории и характеризующиеся своеобразными формами оружия.

С точки зрения социального развития общества, процесс консолидации и выделения локальных вариантов материальной культуры следует связывать с созданием единого политического объединения родственных племен, в недрах которого происходит стабилизация отдельных этнических групп.

Весьма интересно, что границы распространения локальных вариантов археологических культур Восточной Грузии рубежа II—I тыс. до н. э. совпадают с границами расселения древнейших племен, на которые указывает грузинский историк Леонтий Мровели[168]. По Д. Л. Мусхелишвили, это сообщение историка должно отражать фактическое состояние племенных границ IV—III вв. до н. э.[169]

Здесь самым важным является то, что на территории Иоро-Алазанского бассейна как в античную и раннефеодальную эпоху, так и на рубеже II—I тыс. до н. э. существовало одинаковое разделение племенных территорий[170], а это, в свою очередь, должно помочь в выяснении вопроса о сущности этнического деления, происшедшего на рубеже II—I тыс. до н. э. Установлено, что со второй половины II тыс. до н. э. на территории Восточной Грузии не наблюдается сильного влияния какой-либо другой культуры, способной приостановить ход мирного развития местной культуры[171]. Очевидно, никакие нашествия не смогли уничтожить местную древнюю культуру и изменить установившиеся древние границы. Даже значительно, позже, в раннефеодальное время (во всяком случае, до VIII в.) они остаются такими же, какими были в конце II и I тыс. до н. э.

Все сказанное выше позволяет предполагать, что на этой территории с конца II тыс. до н. э. не произошло существенных изменений в границах расселения местных земледельческих племен и их этнического состава. Таким образом, у нас есть все основания связать отдельные этнические группировки Восточной Грузии с локальными группами материальной культуры эпохи поздней бронзы.

Итак, мы можем рассматривать этническую историю Восточной Грузии в непрерывном развитии начиная со второй половины II тыс. до н. э. и, наряду с этим, выделять выявленные здесь археологические культуры не только в рамках географических границ, но и в связи с определенными этническими группами, имеющими уже соответствующие конкретные названия, сохранившиеся впоследствии.

На основании всего этого уже на конкретном материале можно утверждать, что «... с середины II тыс. до н. э. население Кавказа, в частности Закавказья, имело в основном тот же этнический состав, что и впоследствии»[172].


[1] Рамишвили А. Т. Из истории материальной культуры Колхети-Батуми, 1974, с. 90.

[2] Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в Триалети. К истории грузинских племен во II тысячелетии до н. э. Тбилиси, 1969, с. 50.

[3] Читая Г. С. Мотыжная культура в Западной Грузии (Колхида)— Труды Института истории им. И. А. Джавахишвили, т. IV, вып. 2. Тбилиси, 1959, с. 157.

[4] Prizeworski St.Der Grottenfund von Ordu.— Archiv Orietalni,vol. №7 (1935), № 3, с. 408.

[5] Джапаридзе О. М. Земледельческие орудия позднебронзовой эпохи Западной Грузии. — Труды ТГУ, т. 49. Тбилиси, 1953, с. 208.

[6] Рамишвили А. Т. Указ. соч., с. 73.

[7] Джапаридзе О. М Бронзовые топоры Западной Грузии, с. 297.

[8] Рамишвили А. Т. Указ. соч., с. 104.

[9] Читая Г. С. Указ, соч., с. 155.

[10] Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959,с. 186.

[11] Коридзе Д. Л., Гогадзе Э. М. Результаты полевых работ, проведенных Носирской археологической экспедицией в 1969 г. — АЭГМГ, т. II. Тбилиси, 1971, с. 48.

[12] Там же, с. 46.

[13] Микеладзе Т. К. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья. Тбилиси, 1974, с. 53.

[14] Вахушти. История Грузии. Картлис Цховреба, т. IX. Тбилиси,1973.

[15] Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, т. II, с. 255.

[16] Робакидзе А. Л. К истории пчеловодства. Тбилиси, 1960, с. 60.

[17] Там же, с. 202.

[18] Рамишвили А. Т. Указ, соч., с. 112.

[19] Рrizewoorski St. Указ, соч , с. 390.

[20] Бителл К. Бронзовые предметы из Артвинского клада — Изв. ИЯИМК, т. II, 1938, с. 257 (на груз. яз.).

[21] Куфтин Б. А. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе по данным археологии. — ВГМГ, т. XII—В. Тбилиси, 1944, с. 327.

[22] Гамбашидзе О. С. Тхморский клад. Тбилиси, 1963, с. 10 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[23] Ниорадзе Г. К. Археологические находки в с. Квишари. — СА,XI,M.—Л., 1949.

[24] Чартолани Ш. Г. Материалы по археологии Сванети. Тбилиси,1976,с.14 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[25] Техов Б. В. Центральный Кавказ в XVI—X вв. до н. э. М., 1977,с.115.

[26] Гобеджишвили Г. Ф. Культура Западной Грузии. — Очерки истории Грузии, т. I. Тбилиси, 1970. с. 268 (на груз. яз.).

[27] Гобеджишвили Г. Ф. Памятники древнегрузинского горного дела и металлургии в верховьях р. Риони. — Изв. АН ГССР, 1952, т. XIII,№3, с. 186.

[28] Сахарова Л. С. Бронзовые клады из Лечхуми. Тбилиси. 1976, с. 24 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[29] Чартолани Ш. Г. Сванети в эпоху бронзы. Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1974, с. 13.

[30] Его же. Материалы по археологии Сванети. Тбилиси, 1976, с. 15.

[31] Там же.

[32] Джапаридзе О. М. Земледельческие орудия позднебронзовой эпохи Западной Грузии, с. 205.

[33] Иессен А. А. Указ, соч., с. 113.

[34] Чартолани Ш. Г. Сванети в эпоху бронзы, с. 21.

[35] Иессен А. А. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце медно-бронзового века. — МИА, № 23, 1951.

[36] Рамишвили А. Т. Указ, соч., с. 59.

[37] Каландадзе А. Н. Археологические памятники Сухумской горы. Сухуми, 1953, с. 22 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[38] Чартолани Ш. Г. Указ, соч., с. 16.

[39] Каландадзе А. Н. Указ, соч., с. 64.

[40] Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, т. I, с. 155.

[41] Лукин А. Указ. соч., с. 49.

[42] Коридзе Л. Д. Древнейшие памятники материальной культуры Сачхерского р-на, с. 38 (на груз. яз.).

[43] Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в с. Ожора. — Труды ТГУ, т. 65. Тбилиси, 1957, с. 196 (на груз, яз., резюме на рус. .яз.).

[44] Куфтин Б. А. Указ, соч., с. 140.

[45] Трапш М. М. Указ соч., с. 62.

[46] Куфтин Б. А. Указ, соч., с. 151.

[47] Там же, с. 150.

[48] Куфтин Б. А. Указ. соч., с. 149.

[49] Ниорадзе Г. К. Археологические разведки в ущелье р. Куры. — ВГМГ, т. XIII—В, с. 194 (на груз, яз., резюме на англ. яз.).

[50] Джавахишвили А. И., Чубинишвили Т. Н. Клад из с. Уде. — Сабчота Хеловнеба, 1959, №4, с. 60 (на груз. яз.).

[51] Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси, 1941, с. 68.

[52] Мусхелишвили Д. Л. Археологический материал поселения Ховле-Гора. Тбилиси, 1978, с. 87 (на груз, яз., резюме на рус. яз.).

[53] Джапаридзе О. М. Материалы позднебронзовой эпохи из Шида-Картли. — Материалы по истории материальной культуры Грузии. Тбилиси, 1966, с. 15 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[54] Куфтин Б. А. Археологическая маршрутная экспедиция..., с. 62; Гобеджишвили Г. Ф. Холм Нацар-Гора близ г. Сталинири. — Мимомхилвели, 1951. т. II, с. 271.

[55] Крупнов Е. И. Древняя история Северного Кавказа, с. 96; Техов Б. В. Указ. соч., с. 81.

[56] Крупнов Е. И. Указ, соч., с. 323.

[57] Там же, с. 322.

[58] Рамишвили А. Т. Указ. соч., с. 22.

[59] Абрамишвили Р. М. К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии. — ВГМГ. т. XXII—В, Тбилиси, 1961, с. 351(на груз, яз., резюме на рус. яз.,).

[60] Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалеги, с. 72

[61] Гзелишвили И. А. Железоплавильное дело в древней Грузии. Тбилиси, 1964, с. 52.

[62] Хахутаишвили Д. А. Археологические раскопки древнеколхидского очага металлургии в ущелье Чолока-Очхамури в 1970 г. — Памятники Юго-Западной Грузии, V. Тбилиси, 1975, с. 83 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[63] Его же. Материалы по истории раннего этапа производства железа в северной Колхиде. — Там же, IX. Тбилиси, 1980, с. 37 (на груз, яз., резюме на рус.яз.).

[64] Панцхава Л. Н. Колхидский топор с изображением оления. — ВГМГ, т. XXIX—В, 1972, с. 55 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[65] Ее же. К истории художественного ремесла колхидской и кобанской культур. — Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1975, с. 10.

[66] Окропиридзе Н. И., Барамидзе М. В. Палурское «Садзвале». –  МАГК, VI, 1974, с. 109 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[67] Гогадзе  Э. М., Панцхава Л. Н., Дариспанашвили М. В., Коридзе И. Д. Результаты работ Носири-Мухурчской экспедиции за 1976—1977 гг., с. 54 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[68] Микеладзе Т. К. Барамидзе М. В. О некоторых итогах полевых исследований в Колхидской низменности в зонах новостроек. — АИНГ, 1976, с. 99.

[69] Микеладзе Т. К., Мусхелишвили Д. Л., Xахутаишвили Д. А. Итоги полевых исследований Колхидской археологической экспедиции. — ПАИ в 1977 г. Тбилиси, 1980, с. 36.

[70] Очерки истории Грузии, т. I, с. 268 (на груз. яз.).

[71] Микеладзе Т. К., Мусхелишвили Д. Л., Xахутаишвили Д. А. Указ. соч., с. 37.

[72] Трапш М. М. Указ. соч., с. 13.

[73] Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, с. 218.

[74] Там же, с. 236.

[75] Байерн Ф. О древних сооружениях на Кавказе. — Сборник сведений о Кавказе. Тифлис, 1871, т. I; Вауеrn F. Redkin Lager.— ZЕ, Веrlin, 1882; В а у e  r n F. Untersuchungen    über die ältesten gräber und Schatzfunde in Kaukasien Herausgegeben und mit einem Vorwort verschen von Virchov R.  ZE.Supplement. Berlin, 1885; Вырубов В. Предметы древности в хранилище «Общества любителей кавказской археологии», вып. I. Тифлис, 1877; Бобринский А. А. ОАК за 1891 г. (раскопки у Дилижана); М а р р Н. Я. ОАК за 1894 г.; Такаишвили Е. С. ОАК за 1894 г.

[76] Ниорадзе Г. К. Погребение из Земо-Авчала. — ВГМГ, VI. Тбилиси, 1931 (на груз, яз.); Nioradze G. Den Verwahrfund von Kvemo-Sasirethi (Georgian, Rayon Kaspi), ESA,VII, Helsinki, VII, 1932; Ниорадзе Г. К. Могильник «Стекольного завода».— ПИДО, № 3. М— Л, 1934.

[77] Каландадзе А. М. Предварительный краткий отчет полевых работ северного отряда Мцхета-Самтаврской археологической экспедиции 1938 — 1939 гг. Тбилиси, 1940 (рукопись, на груз. яз.); Ломтатидзе Г. А. Предварительный краткий отчет полевых работ северного отряда Мцхета-Самтаврской археологической экспедиции, 1940. Тбилиси, 1943. (рукопись на груз, яз.);

Апакидзе А. М. Археологические памятники Бакурцихе (канд. дис.). Тбилиси, 1940 (хранится в библиотеке ТГУ); Ломтатидзе Г. А. Бронзовые кинжалы и мечи из древнейших погребений Самтаврского могильника. Тбилиси, 1974.

[78] Иессен А. А. К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе. — Известия ГАИМК, вып. 120. М. — Л., 1935; его же. Древнейшая металлургия Кавказа и ее роль в Передней Азии. —III Международный конгресс по иранскому искусству и археологии. М. — Л., 1939.

[79] Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси.. 1941; его же. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе по данным археологии. — ВГМГ, т. XII—Б. Тбилиси, 1944; его же.

Археологическая маршрутная экспедиция 1945 года в Юго-Осетию и Имеретию. Тбилиси, 1949.

[80] Пиотровский Б. Б. Археологическое изучение древнейшего Закавказья.— СА, 1947, № 9; его же. Археология Закавказья. Л., 1949; его же. Развитие скотоводства в древнейшем Закавказье. — СА, XXIII. М., 1955; Гобеджишвили Г. Ф. Археологические раскопки в Советской Грузии. Тбилиси, 1952 (на груз. яз.); Ломтатидзе Г. А. Очерки по археологии Грузии. Тбилиси, 1952 (на груз. яз.); Археология Грузии. Тбилиси, 1959 (на груз. яз.); Лемлейн Г. Г. Каменные бусы Самтаврского некрополя. — МИГК, Тбилиси, 1951, с. 29; Коридзе Д. Л. Археологические памятники Тбилиси. Тбилиси, 1955; Чубинишвили Т. Н. Древнейшие археологические памятники Мцхета. Тбилиси, 1957 (на груз. яз.); Техов Б. В. Позднебронзовая культура Лиахвского бассейна. Сталинири, 1957; Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке памятников эпохи поздней бронзы и широкого освоения железа, обнаруженных на Самтаврском могильнике. —ВГМГ, т. XIX—А и XXI—В, 1957 (на груз. яз.); Абрамишвили Р. М. К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии. — ВГМГ, т. XXIII—В.Тбилиси, 1961 (на груз. яз.).

[81] МДГК, т. I—VII. Тбилиси, 1955—1979; ТКАЭ, т. I—VII. Тбилиси, 1969—1184; ВГМГ, т. I—XXXVI. Тбилиси, 1925—1982; ПАИ, Тбилиси, 1974—1984; АИНГ. Тбилиси, 1976—1982; Археологические открытия. М., 1968—1986; Сборник: Тбилиси (Археологические памятники). Тбилиси, 1978;

Xахутаишвили Д. А. Уплисцихе, I. Тбилиси, 1964; II, Тбилиси, 1970 (на груз. яз.); Барамидзе М. В. Каспский могильник. — МАГК, т. IV. Тбилиси, 1965; Пицхелаури К. Н. Древняя культура племен Иоро-Алазанского бассейна.Тбилиси, 1965 (на груз. яз.); Менабде М., Давлианидзе Ц. Могильники Триалети. Тбилиси, 1972 (на груз. яз.); Авалишвили Г.Б.Квемо-Картли в первой половине I тыс. до н. э. Тбилиси, 1974 (на груз.яз.) Пицхелаури К. Н. Основные проблемы истории племен Восточной Грузии в XV—VII вв. до н. э. Тбилиси, 1973 (на груз. яз.); Техов Б. В. Центральный Кавказ в XVI—X вв. до н. э. М., 1977; Каландадзе А. Н. Самтавро. Археологические памятники доантичной эпохи Мцхета. Мцхета IV. Тбилиси, 1980: Мцхета V. Итоги археологических исследований, Тбилиси, 1981; Техов Б. В. Тлийский могильник, т.1. Тбилиси, 1980; т. II. Тбилиси, 1981; т. III. Тбилиси, 1985 и т. д.; его же. Центральный Кавказ в XVI—X вв. до н. э. М., 1977.

[82] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы истории племен Восточной Грузии в XV—VII вв. до н. э. Тбилиси, 1973 (на груз. яз).

[83] Мусхелишвили Д. Л. Результаты полевых работ историко- географической экспедиции Квемо-Картли (1956—1958 гг.). — СИП, т.I.Тбилиси, 1960 (на груз. яз.); Григолия Г. К., Татишвили Т.И. Древнейшие памятники Квемо-Картли. — Там же; Цкитишвили Г. Г.Цопи (историко-географический очерк). — Там же; Бердзенишвили Д.К. Историко-географические вопросы Болниси. — СИГГ, т. II. Тбилиси 1964 (на груз. яз.); Чубинишвили Т. Н. Итоги полевых работ Месхет-Джавахетской археологической экспедиции за 1964 г. — ОСПАИ—XIII. Тбилиси, 1965; Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси,1941.

[84] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы.., Тбилиси, 1973;Мусхелишиили Д. Л., Цкитишвили Г. Г. Итоги разведывательной экспедиции 1955 г. в Шида-Картли. — СИГГ, т. I. Тбилиси, 1960 (на груз.яз.); Киквидзе Я. А. Орошение в древней Грузии. Тбилиси, 1963 (на груз.яз.); его же. Земледелие и земледельческий культ в древней Грузии. Тбилиси, 1976 (на груз. яз.).

[85] Крупнов Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, с. 178—179, 244; Артамонов М. И. Вопросы истории скифов в советской науке. — ВДИ, 1957, №3.

[86] Мартиросян А. А. Поселения и могильники... Ереван, 1969, с.48.

[87] Чубинишвили Т. Н. Древнейшие археологические памятники Мцхета, Тбилиси, 1957 (на груз. яз.).

[88] Техов Б. В. Позднебронзовая культура... Сталинири. 1957, с. 52; Долбежов Ю. И. Отчет о раскопках в Горийском уезде близ с. Тли, Охудзия и Даргии. — ОАК за 1880 г. Спб., 1893, с. 105, 106; Уварова П.С. Могильники Северного Кавказа. — МАК, VIII, М., 1900, с. 2; Круглов А П. Северо-Восточный Кавказ во II—I тыс. до н. э. — МИА, 68.М. , 1958, с. 52—57.

[89] Техов Б. В. Могильники эпохи поздней бронзы. — СА, 1960, № 1, с.162—178; Техов Б. В. Раскопки Тлийского могильника в 1960 г. —СА, 1963, №1, с. 162—178.

[90] Пицхелаури К. Н. Итоги исследования памятников эпохи поздней бронзы—раннего железа. — ТКАЭ, I. Тбилиси, 1969, с. 89—95.

[91] Тушишвили Н. Н. Маднисчальский могильник. Тбилиси, 1972. с. 65—66 (на груз. яз.); Абрамишвили Р. М., Бохочадзе А.В. Квижинадзе К. Д., Мирцхулава Г. И., Николайшвили В.В., Рамишвили А. Т. Исследования в Дигомском ущелье. — Археологические открытая 1970 г. М., 1971, с. 69; Археология Грузии. Тбилиси. 1959, с. 92 (на груз. яз.).

[92] Гобеджишвили Г. Ф. Беденская гробница. — Дзеглис мегобари, 1967, №12 (на груз. яз.); Дедабришвили Ш. Ш. Курганы Алазанской долины. — ТКАЭ,II. Тбилиси. 1979.

[93] Ниорадзе Г. К. Погребение из Земо-Авчала. — ВГМГ, VI. Тбилиси, 1931 (на груз. яз.); Каландадзе А. Н. Конструкция погребений и погребальный обряд на древнем могильнике Самтавро. Тбилиси, I947 (рукопись, на груз. яз.).

[94] Xачатрян Т. С. Материальная культура древнего Артика. Ереван,1963.

[95] Гагошидзе Ю. Памятники эллинистического времени из Самадло, — ВГМГ, т. XXVII—В, Тбилиси, 1967, с. 71, 72, 75 (на груз. яз. с рес.резюме);  Апакидзе А. М., Гобеджишвили Г. Ф., Каландадзе А. Н., Ломтатидзе Г. А. Мцхета I. Тбилиси, 1958, с. 40, 43,67,90,91.

 

[96] Чубинишвили Т. Н. Погребение покойника на молотильной доске на Самтаврском могильнике. — САНГ, т. XIII, №1. Тбилиси, 1951 (на груз.яз.)

[97] Чубинишвили Т. Н. Древнейшие грунтовые погребения Самтаврского могильника. — КСИИМК, вып. 46. М., 1952; Авалишвили Г. Б., Санеблидзе О. Г. Археологические раскопки... 1967; Абрамишвили, Р. М. Археологические раскопки в Лагодехском районе. ОСИИАЭ и ГКМ, I. Тбилиси, 1965 (на груз. яз.).

[98] Гобеджишвили Г. Ф. Холм Нацар-Гора близ г. Сталинири.— Мимомхилвели, т. П. Тбилиси, 1951, с. 254—265, табл. ХVI2, ХVII3; (на груз.яз.); Гобеджишвили Г. Ф. Археологические расколки в Советской Грузии. Тбилиси, 1952, с. 94, табл. ХХХП2 (на груз, яз.).

[99] Археология Грузии. Тбилиси, 1959, с. 218, табл. XIX (на груз, яз.)

[100] Авалишвили Г. Б. Санеблидзе О. Г. Археологические раскопки. — Мацне, 1967, №4; Авалишвили Г. Б. Древний очаг металлургии в Квемо-Картли. — САНГ. Тбилиси, 1968, I, №2, с.506—509.

[101] Древности. — Труды Московского археологического общества, ХХIV.M., 1914, c. 301; Иессен А. А. К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе. — Известия ГАИМК, вып. 120, М.—Л. 1935. с, 140—141; Ниорадзе Г. К. Археологические разведки в ущелье р. Куры. — ВГМГ, т. XIII—В. Тбилиси, 1944, с. 174—178 (на груз. яз.).

[102] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы истории... Тбилиси, 1973, табл. XI (II).

[103] Там же, табл. XIV.

[104] Майсурадзе В.Г. Инанишвили Г.В. Памятники производства бронзы в зоне кахетской меднорудной области.—Мацне,1984,№3.

[105] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы истории... Тбилиси, 1973.

[106] Мкртчян К. А., Айвазян С. М. Мецаморское древнейшее металлургическое сооружение. — Вопросы истории науки (Сборник статей Закавказской конференции по истории науки). Ереван, 1967, с. 248—258;: Ханзадян Э. В., Мкртчян К. А., Парсамян 3. С. Мецамор Ереван, 1973.

[107] Тавадзе Ф. Н., Сакварелидзе Т. Н. Бронзы древней Грузии.Тбилиси, 1959; Абесадзе Ц. Н., Бахтадзе Р. А., Двали Т.Н., Джапаридзе О. М. К истории медно-бронзовой металлургии Грузии.Тбилиси, 1958 (на груз. яз.); Труды института металла и горного дела АН Грузинской ССР, т. VIII. Тбилиси, 1956; Тавадзе Ф. Н. Сакварелидзе Т. Н., Двали И. А. Технология изготовления древних бронзовых изделий, найденных в окрестностях Тбилиси. — ВГМГ, т. XVII— А. Тбилиси, 1956 (на груз. яз.).

[108] Абесадзе Ц. Н. и др. Указ. соч., с. 62, 65.

[109] Весомый вклад в изучение этой проблемы в Грузии внес Р. М. Абрамишвили (см. его: К вопросу о датировке памятников эпохи поздней бронзы и широкого освоения железа, обнаруженных на Самтаврском могильнике. — ВГМГ, т. XIX—А, XXI—В. Тбилиси, 1957, на груз, яз., резюме на рус. яз.); К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии (XIV—VI вв. до н. э.). — ВГМГ, т. XXII—В. Тбилиси, 1961 (на груз. яз., резюме на рус. яз.), хотя по этому вопросу в последующее время высказаны и другие соображения (см.: Джапаридзе О. М. Рецензия на труд Р. М. Абрамишвили «К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии». — ВГМГ, т. XXII—В, 1961; там же, т. XXII—В, 1962); Апакидзе А. М. Важнейшая проблема археологии Грузии. — Мацне, 1963, №12 (3) (на груз, яз.); Арешян Г. Е. О раннем этапе освоения железа в Армении и на Южном Кавказе. — Историко-филологический журнал. Ереван, 1974, №2 (74); Арешян Г. Е. Древнейшие центры металлургии железа в Западной Азии и Восточном Средиземноморье.—Вестник Ереванского Университета, 1974. №3.

[110] Бочоришвили Л. И. Грузинская керамика, I (кахетинская). Тбилиси, 1949, с. 21 (на груз. яз.); Горбунов С. С. Глины кирпично- черепичные. — Природные ресурсы Грузинской ССР, т. II, 1959, с. 101— 106.

[111] Хахутайшвили Д. А. Ремесленное производство в Ховле. Тбилиси, 1960 (рукопись на груз, яз., хранится в библиотеке ИИАЭ).

[112] Пицхелаури К. Н. Древняя культура племен Иоро-Алазанского бассейна. Тбилиси, 1965, с. 54—60 (на груз. яз.).

[113] Там же.

[114] Мусхелишвили Д. Л. Археологический материал Хевле- Гора. Тбилиси, 1978 (на груз. яз.).

[115] Гобеджишвили Г. Ф. Отчет полевых работ Тетри-Цкаройской археологической экспедиции. Тбилиси, 1957 (рукопись на груз. яз., храниться в библиотеке ИИАЭ); Тушишвили Н. Н. Новый памятник эпохи ранней бронзы в Южной Грузии (в Квемо-Картли). Тезисы докладов, посвященных итогам полевых археологических исследований в 1970 г. в СССР (дополнительный выпуск). Тбилиси, 1971, с. 28; Квижинадзе К. Д., Шатберашвили 3. Г. Отчет полевых работ за 1964 г. на II и III участках Алгетекой археологической экспедиции. — ОСПАИ, XIV. Тбилиси, 1965, с. 30—31 (на груз. яз.).

[116] Джавахишвили А. И., Глонти Л. И. Урбниси, I, вып.I. Археологические раскопки, проведенные в 1954—1961 гг. на селище Квацхелеби (Твлепиа-Кохи). Тбилиси, 1962 (на груз. яз.).

[116] Майсурадзе 3. П. Технология черноблестящей посуды из Самтаврского могильника. — САНГ, Тбилиси, 1952, т. XIII, № 4; Майсурадзе 3. П. О технике украшения черной и серой лощенной керамики из грунтовых погребений Самтаврского могильника. — САНГ. Тбилиси, 1957, т. XVIII, №1, с, 249—256.

[117] Майсурадзе 3. П. Технология черноблестящей посуды из Самтаврского могильника. — САНГ, Тбилиси, 1952, т. XIII, № 4; Майсурадзе 3. П. О технике украшения черной и серой лощенной керамики из грунтовых погребений Самтаврского могильника. — САНГ. Тбилиси, 1957, т. XVIII, №1, с, 249—256.

[118] Лукас А. Материалы и ремесленные производства древнего Египта. М., 1958, с. 289.

[119] Лурье М., Ляпунов К., Матье М., Пиотровский Б,. Флитнер Н. Очерки по истории техники Древнего Востока. М. — Л.,1940, с. 81, 221.

[120] Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси,1941, с. 100, табл. XXII.

[121] Там же, с. 52, 53, табл. ХХ; Абрамишвили Р. М, Бохочадзе А. В., Квижинадзе К. Д.,

Мирцхулава Г. И., Николаишви ли В. В., Рамишвили А. Т. Исследования... М., 1971.

[122] Мамаиашвили Н. Ф. Фаянс в средневековой Грузии. Тбилиси , 1971, с. 11 (на груз. яз.).

[123] Кушнарева К. X. Археологические работы 1954 г. в окрестностях сел. Ходжалы. — МИА, 67. М. —Л., 1950, с. 381—385; Спицын А. А. Археологические раскопки Э. Раслера в Елизаветпольской губернии в 1901 г. — ИАК, вып. 16; Асланов Г. Н., Ваидов Р. М., Ионе Г. И. Древний Мингечаур (эпоха энеолита и бронзы). Баку, 1959, с. 98, 112, 114, табл. XI 10, 11а, 12; Пиотровский Б. Б. Ванское царство. М., 1960, с. 195.

[124] Lemann-Haupt C.F.- Materialen zur älteren Geschichte Armeniens und Mesopotamiens.

Abh. d.K.Gesellschaft d. Wiss, zu Göttingen, Ph. Hist.KL. NE, Bd.IX3.Berlin, 1907; Walter Andrae. Assur. Farbige Keramik. Berlin, 1923.

[125] Чубинишвили Т. Н. Древнейшие археологические памятники Тбилиси, 1957, с. 61—67.

[126] Гобеджишвили Г. Ф. Беденская гробница. — Дзеглис мегобари, 1967, №12 (на груз. яз.); Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси, 1941; Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в Триалети в 1957—1958 гг. Тбилиси, 1960, с. 14, табл. ХXI (на груз. яз.).

[127] За последние несколько лет почти во всех курганных погребениях середины II тыс. до н. э. в Удабно зафиксированы отпечатки длинной узкой деревянной арбы, детали которой восстановить пока невозможно.

[128] Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси, 1941, табл. СVII; Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в Триалети в 1957—1958 гг. Тбилиси, 1960, табл. VIII—XX.

[129] Пицхелаури К. Н. Восточная Грузия в конце бронзового века. Тбилиси, 1979, табл. XIII.

[130] АГ, с. 182—183.

[131] Дедабришвили Ш. Ш. Культура эпохи ранней бронзы Иоро-Алазанского бассейна. Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1970, с. 22.

[132] АГ, с. 183 (на груз. яз.).

[133] Пицхелаури К. Н. Древняя культура... Тбилиси, 1965, табл. XVI.

[134] Nioradze G. Der verwahrfund von Kvemo-Sassireti, Georgian (Rayon Kaspi),VII,Helsinki, 1932, с. 86;

Коридзе Д. Л. К вопросу классификации и генезиса плоских топоров на территории Грузии. — ВРМГ, XXVIII—В. Тбилиси, 1969, с. 27 (на груз. яз.); Куфтин Б. А. Урартский «колумбарий» у подошвы Арарата и куро-араксский энеолит. — ВГМГ, т. XII—В. Тбилиси, 1943, с. 33 и др.

 

 

[135] Лемлейн Г. Г. Каменные бусы Самтаврского некрополя. — МИГК, ч. 29. Тбилиси, 1951,

 с. 208—209.

[136] Апакидзе А. М. Археологические памятники Бакурцихе. Канд. дис. Тбилиси, 1940, с. 89 (на груз, яз.); Куфтин Б. А. Археологическая экспедиция 1945 года в Юго-Осетию и Имеретию. Тбилиси, 1949, с.26, табл. VIII; Ниорадзе Г. К. Могильник «Стекольного завода». — ПИДО. М. — Л., 1934, №3, с. 69; Абрамишвили Р. М., Бохочадзе А. В. Указ. раб., табл. XIV; Джапаридзе О. М. Земледельческие орудия позднебронзовой эпохи Западной Грузии. — Труды ТГУ, т. 49. Тбилиси, 1953, с. 206, 208 (на груз. яз. с рус. резюме); Пицхелаури К. Н. Древняя культура... Тбилиси, 1965, табл. XXVIIIı.

[137] Джапаридзе О. М. К истории грузинских племен на ранней стадии медно-бронзовой культуры. Тбилиси, 1961, с. 21 (на груз. яз.,резюме на рус. и англ, яз.); Абрамишвили Р. М. Археологические раскопки... — ОСИИАЭ и ГКМ, I. Тбилиси, 1965, с. 30; Цкитишвили Г. Г. Цопи (историко-географический очерк). — СИАА, № 1, Тбилиси, 1964, с 10 (на груз. яз.); Мусхелишвили Д. Л., Цкитишвили Г. Г. Итоги разведывательной экспедиции 1955 г. в Шида-Картли. — СИГГ, т. 1. Тбилиси, 1960, с. 191 (на груз. яз.); X а х у т а й ш в и л и Д. А. Уплисцихе, I. Тбилиси, 1964, т. ХVI6 (на груз. яз.).

[138] Апакидзе А. М. Археологические памятники Бакурцихе. Тбилиси, 1940, с. 89; Пиотровский Б. Б. Археология Закавказья. Л., 1949, с. 70—71; Меликишвили Г. А. О происхождении грузинского народа. Тбилиси, 1952, с. 26; Меликишвили Г. А. К вопросу о возникновении классового общества и государства в Грузии. Тбилиси, 1955, с. 74 (на груз. яз.); Пиотровский Б. Б. Развитие скотоводства в древнем Закавказье. — СА, XXIII, М., 1955, с. 13; Бунятов Б. А. Земледелие и скотоводство в Азербайджане в эпоху бронзы. Баку. Из-во АН АзССР, 1957, с. 73; Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, АН ГССР, 1959, с. 152—193.

[139] Мы считаем вполне допустимой обработку земли в эпоху позднем бронзы пахотным орудием, т. к. на территории Восточной Грузии уже в эпоху ранней бронзы известна примитивная соха, изготовленная из рога оленя (см.: Джавахишвили А. И., Глонти Л. И. Урбниси, I Тбилиси, 1962, с. 37—38).

[140] Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, с. 74—75; Бунятов Б. А. Указ. раб., с. 72; Абибулаев. Первые итоги раскопок Кюль-Тепе. Материалы по истории Азербайджана. —ГМИА АН АзССР, т.II. Баку, 1957 (на азерб. яз.).

[141] Джавахишвили И. А. Экономическая история Грузии, книга II. Тбилиси, 1935, с. 603 (на груз. яз.).

[142] Бочоришвили Л. И. Грузинская керамика, 1. Тбилиси, 1949, с. 214—215; Чубинишвили Т. Н. Древние археологические памятники Мцхета. Тбилиси, 1957, с. 66 (на груз. яз.).

[143] Кушнарева К. X. Археологические работы 1954 г. М. — Л., 1959, с. 415; ее же. Новые данные о поселении Узерлик-Тепе около Агдама — МИА, 125. М. —Л., 1965.

[144]Киквидзе Я. А. Земледелие и земледельческий культ в древней  Грузии. Тбилиси, 1976, с. 98 (на груз. яз.).

[145] Бохочадзе А. В. Виноградарство и виноделие в древней Грузии по археологическим материалам (с древнейших времен до XII— XIII вв. н. э.). Тбилиси, Мецниереба. 1963.

[146]Пицхелаури К. Н. Древняя культура племен... Тбилиси, 1965, с. 47.

[147] Джапаридзе О. М. Земледельческие орудия позднебронзовой эпохи Западной Грузии. — Труды ТГУ, т. 49. Тбилиси, 1953 (на груз. яз. с рус. рез.).

[148] Джапаридзе О. М. Культура раннеземледельческих племен на территории Грузии. — В кн: VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1964.

[149] Пицхелаури К. Н. Древняя культура... Тбилиси, 1964. с. 80.

[150] Джавахишвили И. А, Бердзенишвили Н. А., Джанашиа С. Н. История Грузии. Тбилиси, 1963.

[151] Ниорадзе Г. К. Археологические находки в Цители-Цкаро. — ВГМГ, т. XVI—В. Тбилиси, 1950 (на груз. яз., резюме на рус. яз.); Ниорадзе Г. К. Археологические разведки в ущелье Куры. — ВГМГ, т. XIII—В. Тбилиси, 1944 (на груз. яз.); Nioradze G. Der Verwahrfund. Helsinki, 1932, рис. 8в,с; П и ц х е л а у р и К. Н. Древняя культура... Тбилиси, 1965, табл. ХV2; К у ф т и н Б. А. Археологические раскопки... Тбилиси, 1941, рис. 60; там же, рис. 59, табл. XXXVII; Техов Б. В, Бронзовые пояса Цхинвали, 1964; Пицхелаури К. Н. Древняя культура... Тбилиси, 1965, табл. ХIV3; Куфтин Б. А. Археологические раскопки... Тбилиси, 1941, табл. XIV; там же, рис. 55.

[152] Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа. — МАК, VIII. М., 1900, с. 28, табл. ХI2; Асланов Г. Н., Ваидов Р. В., Ионе Г. И. Древний Мингечаур (эпоха энеолита и бронзы). Баку, 1959, табл. XXVIII6; Куфтин Б. А. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе по данным археологии. — ВГМГ, т. XII—Б. Тбилиси, 1944, с. 329, рис. 22; Круглов А. П. Северо-Восточный Кавказ во II—I тыс. до н. э. — МИА, 68. М., 1958, с. 74, рис. 18; Уварова П. С. Могильники... — МАК, VIII. М., 1900, 35—39, табл. XXXVII1,2.

[153] Fugmann G.E. Hama, Foiles et recherches. Architecture des périodes préhellinistiques. Copenhague, 1931—1938, 1958, рис.110,117,120 и т.д., табл.Х.

[154] Пицхелаури К. Н. Восточная Грузия в конце бронзового векa, Тбилиси, 1979, табл. ХХХП11.

 

[155] Дедабришвили Ш. Ш. Культура эпохи ранней бронзы Иоро-Алазанского бассейна. Автореф... канд. ист. наук. Тбилиси, 1970

[156] Рамишвили Р. М. Могильник в Камарахеви. — МАГК, т. II. Тбилиси, 1959 (на груз. яз.).

[157] Pizchelauri K.Jungbronzezeitliche bis ältereisenzeitliche Heilihtümer in Ost-Georgien. München, 1984,c.19—22.

[158] Гобеджишвили Г. Ф. Холм Нацар-Гора близ г. Сталинири. — В сб.: Мимомхилвели, т. II. Тбилиси. 1951 (на груз. яз.).

[159] Мусхелишвили Д. Л. Археологические материалы Ховле-Гора. Тбилиси, 1978, с. 10.

[160] Хахутайшвили Д. А. Уплисцихе, т. I. Тбилиси, 1964.

[161] Pizchelauri K.Jungbronzezeitliche…c.89—92.   

[162] Халилов Д. Бронзовые пояса обнаруженные в Азербайджане. — МАК, вып. IV. Баку, 1962; Техов Б. В. Бронзовые пояса Центрального Кавказа. — Известия Юго-Осетинского научно-исследовательского института АН ГССР, вып. VIII. Цхинвали, 1964; Каландадзе А. Н. Чабарухский и Пасанаурский клады. — I научная сессия Душетского Краеведческого музея. Тезиси докладов. Тбилиси, 1965 (на груз. яз.); Урушадзе Н. Е. Бронзовые пояса из Самтаврского некрополя как памятники древнегрузинского декоративно-прикладного искусства. Автореф. на соиск. учен. ст. канд. искусств. наук. Тбилиси. 1969; Хидашели М. Ш. Графическое искусство Центрального Закавказья в эпоху раннего железа. Тбилиси, 1982 (на груз. яз.);Esayan S.A.Gurtelbleche der alteren Eisenzeit in Armenien. —Beitrage zur Allgemeinen und Vergleichenden Archaologie, Band 6, 1984. Munchen,1985.

[163] Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в Триалети (к истории грузинских племен во II тыс. до н. э.). Тбилиси, 1969, с. 13 (на груз. яз. с рус. и англ, резюме); Кушнарева К. X. К проблеме выделения археологических культур периода средней бронзы на Южном Кавказе — КСИА, 176. М., 1983.

[164] За последнее время на основе накопления огромного археологического материала стало необходимо выделение промежуточных хронологических этапов между существующими археологическими эпохами периода бронзы. Это естественно повлекло за собой обязательную корректировку общепринятой до последнего времени хронологической системы.

Так, например, выделение марткопского и беденского хронологических этапов и помещение их в рамках III тыс. до н. э. потребовало удревнения некоторых куро-араксских комплексов.

По тем же причинам нам пришлось откорректировать и существующую к тому времени всесторонне продуманную и максимально аргументированную хронологическую схему середины и второй половины II тыс. до н. э. (См.: Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке...; его же. К вопросу об освоении железа...). В этом отрезке времени нами было выделено (см.: Пицхелаури К. Н. Восточная Грузия в конце бронзового века...) три хронологических этапа, которые как бы являются переходными между материалами эпохи средней и поздней бронзы. Первый из них помещается в рамках среднебронзовой культуры, датируется примерно XVI—XV вв. до н. э. и является ее заключительным звеном, четвертой ступенью триалетского хронологического периода. Два остальных же этапа занимают первые века второй половины II тыс. до н. э. и являются начальными этапами (I, II) эпохи поздней бронзы. В связи с этим пришлось несколько «омолодить» те материалы, которые ранее приурочивались к этому времени. Хотя здесь же нужно отметить, что некоторые ученые (Р. М. Абрамишвили и др.) остались верны старой схеме.

[165] Джапаридзе О. М. Археологические раскопки в Триалети... 1969, с. 9—13; Очерки истории Грузии, т. I, с. 219—225; Кушнарева К. X. К проблеме... М., 1983.

[166] Ханзадян Э. В. Результаты раскопок 1949—1966 гг. Гарни IV, 1969, табл. XXVI, ХL, рис. 94, 95;

Мнацаканян А. О. Культура эпохи бронзы на побережье Севанского озера в Армении. —Доклады советской делегации на XXV Международном конгрессе востоковедов. М.,1960; Ханзадян Э. В. Лчашенский курган №6. — КСИА, 91. М., 1962.

[167] Предлагаемые нами общие границы всех материальных культур эпох поздней бронзы—раннего железа Центрального и Восточного Закавказья в процессе специальных исследований могут быть уточнены. Однако на основании знакомства с литературой мы сочли возможным предположить и подобный вариант.

[168] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы..., 1973.

[169] Мусхелишвили Д. Л. Город Уджарма. Тбилиси, 1966, с. 5— 14, 19 и карта (на груз. яз.).

[170] Факты совпадения границ распространения археологических культур или их вариантов и расселения довольно поздних этнических групп, по материалам Северного Кавказа, давно были замечены А. А. Иессеном и Е. И. Крупновым, которые придавали важное значение этому факту при решении проблемы этнической сути археологических культур (см.: Иессен А. А. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце меднобронзового века. — МИА, 23. М. — Л., 1951, с. 124; Крупнов Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, с. 85).

Такие же выводы получены А. А. Спициным, так как границы распространения выделенных им материальных культур совпали со сведениями летописи о расселении славянских племен—вятичей, радимичей и т. д. (См,: Спицын А. А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. — Журнал Министерства народного просвещения, часть СССХХХIУ. Спб., 1899).

[171] Пицхелаури К. Н. Основные проблемы... 1973; его же. Восточная Грузия в конце бронзового века. — ТКАЭ, III. Тбилиси, 1979.

[172] Меликишвили Г. А. К вопросу о древнем населении Грузии, Кавказа и Древнего Востока. Тбилиси, 1965.



ГЛАВА VII

 

К ВОПРОСУ ОБ ЭТНИЧЕСКОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ ДРЕВНЕЙ ГРУЗИИ.

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ЭТНО-СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ГРУЗИНСКОГО НАРОДА

 

Вопрос об этнической принадлежности населения древней Грузии является весьма сложным. В нашем распоряжении находится довольно скудный археологический и языковый материал, который порой по-разному интерпретируется исследователями.

В современной науке, начиная уже с С. Н. Джанашиа и Б. А. Куфтина, отвергнуто широко распространенное раньше мнение, будто предки грузинских, так же как и других кавказских народов, пришли на Кавказ с юга, из Малой Азии лишь в первой половине I тыс. до н. э.[1] Изучение древнегрузинских наименований растений, животных и т. д. эпохи существования общекартвельского языка-основы (III тыс. до н.э.) или грузино-занского (мегрело-чанского) единства (II тыс. до н. э.) указывает на то, что грузинские племена уже в эту эпоху жили на территории Кавказа, в частности в его горной полосе[2]. Наряду с ними, видимо, на территории Южного Кавказа, уже для этой эпохи нужно постулировать пребывание племен северо-западнокавказского (абхазо-адыгейские) и северо-восточнокавказского (вейнахо-дагестанские) происхождения.

Исследование древнего археологического  материала Грузии и вообще Закавказья ставит вопрос о наличии уже в эпоху на этой же территории или по соседству и другого происхождения, с которыми далекие предки грузинских и других кавказских племен имели довольно тесные контакты. Речь идет о хурри-урартских, а также индоевропейских племенах. Недавно Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов выдвинули тезис о вхождении этого региона даже в ареал древнейшего очага-прародины индоевропейских племен[3]. С другой стороны, путем исследования знаменитой куро-араксской культуры раньше было выдвинуто положение о контактах древних картвельских племен, носителей языка-основы картвельских языков (грузинский, мегрело-чанский, сванский), с древними индоевропейскими племенами на территории Южного Закавказья и прилегающих к нему с юга областей в III тыс. до н. э.[4].

В означенную эпоху, в III тыс. до н. э., предполагается существование языка-основы картвельских языков, так же как языка-основы других групп кавказских языков[5] (восточнокавказские, т. е нахско-дагестанские, и западнокавказские, или абхазо-адыгейские, языки). Некоторые исследователи полагают, что эти группы кавказских языков находятся в родстве между собой, происходят от одного предка—общего языка-основы, откуда произошел путем языковой дифференциации и ряд древних (ныне мертвых) переднеазиатских языков (шумерский, протохеттский, хурритский, урартский, эламский), а также нынешний баскский язык, однако эта гипотеза а настоящее время вызывает весьма скептическое отношение к себе со стороны многих ученых и не имеет строго научного обоснования.

Исследователи начало распада единого языка-основы картвельских языков датируют началом II тыс. до н. э. В это время получило первые импульсы выделение сванского, существующее же долго и после этого картско-занское (мегрело-чанское) языковое единство распалось, по-видимому, в VIII в. до н. э.[6]

Следует отметить, что многие лексические инновации картского (грузинского) и мегрело-чанского, которыми они совместно отличаются от сванского, могли возникнуть лишь в эпоху после середины II тыс. до н. э. Речь идет об обозначениях технических и культурных достижений, с которыми эти племена ознакомились лишь в означенный период, а также лексических явлениях, появившихся вследствие контакта с южным хетто-хурритским миром. Для сванского чужд, но общим достоянием для картско-занского является целый ряд терминов, связанных с развитым земледелием, виноградарством, ростом в скотоводстве разведения мелкого рогатого скота, распространением коневодства и т.д. (см. картско-занские термины, связанные с земледелием, отсутствующие в сванском: ÁÀÂÀ, ÁÄÙÄË-, ÈÉÁ-, ÈÄÓ-, ÓÊÀ, ÚÀÍÀ, ÝÄË-, ÅÖÍÀÐ, ÙÅÉÍÏ, ÓÄË-, ÓÀßÒÄáÄË-, ×ÏÝá- ÙÄÒÙ-/ÙÖÒÙÉË-, ÝÄáÅ-; таковы и термины, обозначающие разные металлы — наименования меди, железа, серебра[7], имеющие притом параллели в южных хетто-

хурритских языках)[8]

Поскольку у картско-занской группы картвельских племен наблюдаются контакты с южным переднеазиатским миром (хетты, хурри-урартийцы), она, видимо, занимала сравнительно южные области нынешней Грузии и частично территории, находившиеся еще южнее (в частности в северо-восточной Малой Азии, где впоследствии мы также находим картвельские племена). Что касается сванской группировки, ее уже во II тыс. до н. э. следует локализировать в северной части распространения грузинских племен, хотя в это время, так же как и в I тыс. до н. э., они, видимо были широко распространены не только в горной, но и в низменной частях Западной Грузии. К этому выводу приводит нас, в частности, изучение древней топонимики данного края. Давно уже известно наличие отдельных сванских названий в равнинной части Западной Грузии. Например, даже название «Ланчхути» считается сванским[9]. Сванскую этимологию находят в наименованиях крупных центров — Сухуми (груз. Цхуми — ср. сванск. Цхум —ÒÝáÉËÀ), Поти (Фасис античных источников)[10]. Выясняется, что широко распространенная в Западной Грузии (наряду со Сванети также в Лечхуми и других равнинных областях) топонимика с суффиксом на-иш (-ш) является сванской по происхождению[11]. К выводу о широком распространении сванского населения на территории Западной Грузии приводит также анализ сведений античных писателей; выясняется, в частности, что сванский элемент подразумевается, в основном, в часто упоминаемых этими писателями широко распространенных в древности в Западной Грузии племенах гениохов[12].

По вопросу о распространении грузинских племен в южном направлении нельзя не привлечь материал о малоазийских мушках и табалах. Их, как известно, часто упоминают в первую очередь ассирийские надписи VIII—VII вв. до н. э. Основываясь на сходстве этих наименований с названиями грузинских племен месхов (мосхов) и иберов, не так давно широко было распространено мнение, что единственными предками грузин являются именно эти малоазийские мушки и табалы, переселившиеся в VII в. до н. э. из Малой Азии в Грузию. Ныне это мнение отвергается, однако не исключается, что в этих племенах, частично по крайней мере, мы можем усмотреть распространившиеся далеко на юго-запад отдельные грузинские племена. В значительной степени хетти-зировавшись, в дальнейшем они (в частности мушки) сыграли определенную роль в возникновении восточногрузинской государственности[13] (об этом речь будет идти ниже).

Необоснованные предположения о смене населения на территории Грузии (и Кавказа вообще), о переселении грузинских племен издалека выдвигались и на археологическом материале[14]. Б. А. Куфтин в своих работах энергично отстаивал положение о единой цепи, непрерывности развития культуры на территории Грузии (Южного Кавказа), чем отвергал мысль о сплошной замене здесь населения в древности[15]. О преемственности и непрерывной цепи развития свидетельствует и приведенный богатый материал в нашей книге, очерках, посвященных отдельным археологическим культурам.

Наконец, об этом же могут свидетельствовать и антропологические материалы Грузии и всего Закавказья, указывающие на присутствие здесь с древнейших времен до поздних эпох одних и тех же антропологических типов и их органическое развитие. Поскольку в обобщающих исторических работах этот вопрос до сих пор почти не освещался, считаем нужным более подробно изложить точку зрения относительно указанного вопроса видного специалиста по антропологии Кавказа М. Г. Абдушелишвили.

По мнению М. Г. Абдушелишвили, современные локальные типы Грузии образовались путем внутреннего развития местных древних антропологических типов, без чувствительного воздействия каких-либо других элементов. Таким образом, современное грузинское население является потомком древнейшего населения Западного Закавказья — создателя местной медной, бронзовой и железной культур, не говоря уже о преемственности населения более поздних эпох (античный и феодальный периоды истории), с которым непрерывное генетическое родство — вне всякого сомнения.

На территории современной Грузии можно различить пять друг от друга отличных в той или иной мере местных антропологических вариантов: 1) причерноморский, распространенный среди причерноморских аджарцев, гурийцев, мегрелов и абхазцев; 2) западногрузинский, встречающийся среди непричерноморских лечхумцев, рачинцев низменности, имеретинцев, мегрелов, гурийцев и аджарцев; 3) восточногрузинский, охватывающий в основном картлийцев и кахетинцев; 4) южногрузинекий— среди месхов, джавахов и в некоторых других южных грузинских группах; и, наконец, 5) кавкасионский вариант, распространенный среди грузинских и негрузинских групп Горного Кавказа. Все пять антропологических вариантов принадлежат переднеазиатскому антропологическому типу, хотя ни один из них не представляет его классической формы (последняя встречается в некоторых южных группах ассирийцев, армян и др.). К таким классическим переднеазиатским формам ближе всего стоит южногрузинский вариант. От южногрузинского восточногрузинский вариант отличается некоторыми, характерными для кавкасионского типа, признаками, а западногрузинский, и особенно причерноморский, отличаются от переднеазиатских форм тем комплексом признаков, который сближает их с понтийским типом.

Все аборигенное население Кавказа принадлежит южной ветви большой европеидной или индосредиземноморской расы. Представители всех трех больших ветвей этой расы (индо-памирская, средиземноморско-балканская и переднеазиатская) встречаются в современном населении Кавказа, конечно, в виде местных разновидностей. Каспийский тип, который встречается в восточных азербайджанцах и восточных дагестанцах явно входит в группу индо-памирского типа; понтийский тип, характерный для населения Северо-Западного Кавказа (адыгейцы, черкесы, кабардинцы, абазинцы) принадлежит к группам средиземноморско-балканского типа; а в горном регионе Грузии, Армении и Зап. Азербайджана наиболее распространены группы переднеазиатского типа.

Выясняется, что истоки кавказского антропологического единства (кавказские формы всех трех ответвлений связаны между собой определенным комплексом морфологического сходства) происходят из глубокой древности. Чем более древним является выявленный на этой территории палеоантро-пологический материал, тем большим является между ними морфологическое сходство[16].

Конечно, вопрос о происхождении и формировании, вопрос об этногенезе того или иного народа нельзя свести к вопросу об  автохтонности или переселения его на занимаемую позже им территорию. Более важным является проследить весь путь его этно-социального развития, начиная с наиболее отдаленных времен вплоть до последних ступеней.

Советская историческая наука вполне справедливо выделяет ряд типов этно-социальных общностей: племя, народность, нацию. Означенные типы в то же время олицетворяют этапы этно-социального развития того или иного коллектива людей, притом развитие и видоизменение этнических признаков (языка, культуры, этнического самосознания и др.) теснейшим образом связано с процессом социально-экономического развития данного коллектива.

Племя, народность, нация не являются только лишь этническими категориями — они представляют не только определенную этническую общность, но и социальную, для которой характерна общность общественно-политической и экономической жизни. Именно последняя выступает в качестве фактора, сохраняющего, в одном случае, или даже созидающего, в другом, общность по линии сугубо этнических признаков. Именно она создает общество, т. е. систему необходимых коммуникаций, результатом чего являются создание, распространение и сохранение в пределах этой системы (resp. общества) определенной общности по языку, культуре и т. д. Без подобной общности социально-экономической и политической жизни немыслимо также формирование этнического самосознания—сознания принадлежности к определенной этно-социальной общности.

Если общность общественно-экономической жизни—обязательное условие для существования наиболее ранних этно-социальных общностей (таких, как племя), она еще более существенную роль играет при формировании и сохранении более развитых видов этно-социальных общностей — народности и нации.

По сравнению с этно-социальными общностями первобытной эпохи, характерная для древности и средневековья категория — народность, является объединением большего масштаба. Кроме того, язык, культура народности несравненно более развиты, ареал их применения несравненно более широк и т. д. Однако вместе с тем народность характеризуется меньшей монолитностью, меньшей однородностью по сравнению с племенами — этно-социальными общностями первобытной эпохи. В пределах народности более слабыми являются политические и экономические связи. Поэтому и языковая, культурная общность в них далека от той однородности, которая характерна для племени. Менее монолитно и этническое самосознание. Социальная неоднородность — наличие глубокого раскола общества на господствующих и подчиненных — обусловливает меньшую этническую монолитность такого общества. При рабовладении эти разные части общества, как правило, даже по происхождению сильно отличаются друг от друга, а в феодальном обществе господствующий класс старается отмежеваться от крепостного крестьянства и этнически — старается утверждать свое инородное происхождение, да и фактически, например по языку и культуре, сильно отличается от него. Можно указать и на то, что иногда в составе крупной народности имеется немало более мелких народностей и разных этнографических групп, что также говорит о недостаточной монолитности этой категории этно-социальных общности.

В новое время, в силу характерной для него исключительной интенсивности экономических, политических, культурных связей, создаются еще более крупные и монолитные этно-социальные общности — нации, в которых еще более расширяется поле действия таких элементов общности, как язык и культура, и достигается значительно большая нивелировка членов общества по этим признакам.

Следовательно, для того чтобы понять сущность различия между разными категориями этно-социальных общностей, следует в полной мере учесть своеобразие той или иной эпохи, для которой характерна та или иная категория, определить как, каким образом воздействуют существующие в эту эпоху социально-экономические, политические и другие условия на процесс этнического развития, на формирование и дальнейшее развитие характерной для данной эпохи этно-социальной общности.

Изучение процесса этно-социального развития грузинского народа (resp. грузинской нации) вызывает большой интерес, поскольку мы имеем дело с народом, имеющим очень древнюю историю, прошедшим весьма сложный путь развития.

Подытоживая уже сказанное, следует отметить, что, по языковым данным, уже в III тыс. до н. э., в эпоху существования общекартвельского языкового единства, как предполагают, грузинские племена жили на Кавказе. Вместе с тем, судя по археологическим и антропологическим исследованиям последних десятилетий, на территории Грузии с древнейших времен наблюдается непрерывность культурного развития и присутствие одних и тех же антропологических типов, их органическое развитие, что исключает здесь полную смену населения и заставляет признать ведущим в течение всего этого времени элементов превалирующие и позже картвельские племена.

Конечно, в ту отдаленную эпоху население жило все еще отдельными племенами; племя составляло основную этно-социальную единицу, и, несмотря на то, что между соседними племенами было много общего по языку и культуре, самосознание этнической принадлежности вряд ли выходило за пределы собственного племени. Не только не было сознания общности этих племен в настоящем, но в значительной мере была утрачена и память об общем их происхождении. В эту эпоху ведущими были процессы языковой и вообще этнической дифференциации. Однако примерно с середины II тыс. до н. э., в связи со значительным прогрессом в развитии производительных сил, интенсивным распадом первобытнообщинного строя и образованием крупных союзов родственных племен интенсивно начинает проходить и процесс интеграции.

Образование в эпоху поздней бронзы (вторая половина II и начало I тыс. до н. э.) на территории Грузии охватывающих большие пространства ареалов однородных археологических культур является безусловным свидетельством наличия здесь крупных союзов племен и интенсификации связей между отдельными племенами и союзами племен, следовательно, значительного продвижения вперед процесса этно-социального развития населения Грузии, Как мы увидим ниже, это развитие приводит к образованию, на базе союзов родственных племен, ряда картвельских народностей, среди которых в античную эпоху особенно выдвигается картская (resp. восточногрузинская, иберийская) народность, составляющая основное ядро населения Картлийского (Восточно-Грузинского, Иберийского) царства. В силу ряда причин это последнее оказалось наиболее прочным и сильным среди грузинских политических и этнических образований. Оно не только объединило все картское население, но и распространило свое политическое и культурное влияние на ряд районов Грузии, населенных некартским элементом. Признаком его силы является, в частности, прочное подчинение себе многочисленных горцев Восточной Грузии и установление дружеских контактов с жившими по ту сторону Кавказа алано-сарматскими и северокавказскими вейнахо-дагестанскими племенами, вооруженные отряды которых правители Иберии систематически привлекали для борьбы с соседями или даже с могущественными Парфией и Римом. Более слабой оказалась в античную эпоху западно-грузинская (колхидская) государственность, сложившаяся в основном в пределах Колхидской низменности. Об этом вполне определенное представление можно составить на основании известий античных авторов, особенно таких, как Страбон и Арриан. Западногрузинской государственности пришлось развиваться в несравненно более неблагоприятных условиях, при засилии крупных античных государств (Понтийское царство, Рим) и соседних горцев, над которыми ей не удалось установить такой прочный контроль, как это удалось сделать соседней Иберии над горцами Восточной Грузии. Колхидское царство не смогло включить в себя даже все западногрузинские (мегрело-чанские) племена — жившая в Понтийских горах ветвь этих племен осталась вне Колхидского государства, жила все еще в условиях первобытнообщинного строя и, следовательно, не вошла в сложившуюся в пределах Колхидского царства западно-грузинскую народность. Малочисленность и слабость этнического ядра Колхидского государства, этническая пестрота населения Западной Грузии (здесь наряду с западногрузинсиим  мегрело-чанским — населением жили многочисленные группы двух других ветвей грузинских племен — карты и сваны, а также абхазо-адыгейские племена), господство эллинистического Понтийского царства, а затем Рима, наличие в прибрежныж районах греческих колоний, усиленно занимавшихся реэкспортом высокоразвитой к тому времени греческой культуры, — все это обусловило относительную слабость происходящего на территории Западной Грузии процесса этнической, консолидации местных племен.

Временами в античную эпоху сильной Иберии удавалось распространить свое политическое господство также и на значительную часть Западной Грузии, о чем свидетельствуют как античные греко-римские источники, так и древнегрузинская историческая традиция, дошедшая до нас в своде древнегрузинских летописей «Картлис цховреба». Это еще более способствовало сближению населения Восточной и Западной Грузии. Могущество и прочность древнеиберийской государственности является важнейшим феноменом, обусловившим прочность сложившейся в ее лоне древней восточногрузинской (картской) народности, сыгравшей в дальнейшем роль консолидирующего ядра при формировании единой грузинской народности.

Конечно, прочность (монолитность) этой восточногрузинской народности, как и всякой другой, была относительной и далеко уступала характерной для нации монолитности. Это выражалось, в частности, в наличии языковых различий (диалекты!), а также различий в обычаях, верованиях и т. д., что бросалось в глаза даже античным авторам (см.: Страбон, XI, 3,3 ).

Новый стимул для складывания единой грузинской народности дало христианство, утвердившееся в Восточной Грузии в качестве официальной религии в IV в. Насаждение христианства силой среди горцев Восточной Грузии положило конец культурно-религиозному обособлению горцев и еще более сблизило их с населением развитых низменных районов. Картлийская церковь, наряду с внедрением христианского богослужения на грузинском языке, способствовала распространению грузинской письменности. В Западную Грузию христианство проникало с двух сторон — с запада, из Византии, и из Восточной Грузии (Картли). Правда, на первом этапе здесь утвердилась греческая церковь с богослужением на греческом языке и т. д. Однако постепенно все более и более прочными становились позиции картлийской церкви. Энергичными борцами за искоренение греческого влияния и внедрение богослужения на грузинском языке, вообще за слияние западногрузинской церкви с восточногрузинской (Мцхетский католикосат) стали сами правители Западной Грузии — возникшего в VIII в. Абхазского царства. Осуществление их политических целей (достижение независимости от Византии и присоединение восточногрузинских и южногрузинских областей) с железной необходимостью толкало их в своей культурно-религиозной политике к максимальному покровительству грузинской церкви и грузинской письменности — единственной силы, способной в данной ситуации противостоять греческому влиянию.

Правителям Западной Грузии удалось до конца довести дело объединения всей Грузии под своей гегемонией. Основным фактором, обусловившим их успех в этом деле, несомненно, явилась большая монолитность Абхазского царства, наличие более сильной центральной власти и более многочисленного слоя рядовых, еще не закрепощенных свободных производителей — по сравнению с Восточной и Южной Грузией (Картли и Тао-Кларджетское царство), где процесс феодализации был намного далеко зашедшим.

Объединение феодальной Грузии в XI—XII вв. еще более сплотило разные области Грузии. Грузинский язык отныне сделался единственным языком широких коммуникаций между жителями разных частей Грузии, языком государственным, языком церкви, литературы и искусства. Все это имело своим результатом создание общегрузинской народности, формирование самосознания принадлежности к единой грузинской народности. Конечно, это было все еще далеко не монолитное единство—население разных областей Грузии и в эту эпоху сильно отличалось одно от другого, сохранялся целый комплекс своеобразных местных обычаев, в каждодневном быту продолжали пользоваться местными языками и диалектами и т. д.

После распада единой грузинской феодальной монархии и образования ряда княжеств на территории Грузии (XIII— XVIII вв.) усилился процесс обособления, приведший к оформлению ряда грузинских этнографических групп, однако не было потеряно сознание общегрузинского единства — на территории всей Грузии создавалась единая грузинская культура, грузинский язык оставался языком коммуникаций, богослужения, языком литературы и искусства. Все время жила и идея политического единства Грузии, унаследованная от эпохи XI—XII вв.

Как известно, характерная для феодализма западноевропейского типа политическая раздробленность, с одной стороны, и сравнительно высокая централизация средневековых государственных образований Кавказа, так же как наличие более оживленных экономических связей в них, — с другой, определили значительное различие в путях их развития.

В своих основных чертах грузинский феодализм близко примыкает к феодализму западноевропейского типа, однако создание в Грузии довольно централизованной единой феодальной монархии XI—XII вв., которой удалось достичь, на первых порах во всяком случае, больших успехов в борьбе с феодальным партикуляризмом, обусловило довольно раннее образование в Грузии крупной народности, вобравшей в себя все стоящие близко друг к другу этнические группы данного региона.

Трансформация грузинского народа (народности) в нацию в результате всемогущих консолидирующих факторов новой капиталистической эпохи происходила в основном на базе достигнутого уже на этапе народности единства, на базе единой грузинской народности, сложившейся еще в средневековую эпоху, однако при этом пришлось выполнить в значительной мере и задачу полного слияния в одно целое разрозненных, за долгий период феодальной раздробленности XIII—XVIII вв. сильно обособившихся друг от друга, разных, частей единой грузинской народности.

 


[1] См.: Джавахишвили И. А. История грузинского народа. I. Тбилиси, 1928; его же. Первоначальный строй и родство грузинского и кавказских языков. Тбилиси, 1937; его же. Историко-этнологические проблемы Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. Тбилиси, 1950 (все на груз. яз.); его же. Основные историко-этнологические проблемы истории Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. — ВДИ, 1939, № 4.

[2] См.: Климов Г. А. Этимологический словарь картвельских языков. М., 1965, с. 37; там же, с. 35—36, 44, 54, 62. 84, 127, 137, 165, I68, 200, 233—234, 237, 244, 247.

[3] Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Древняя Передняя Азия и ирдоевропейская проблема. Временные и ареальные характеристики общеиндоевропейского языка по лингвистическим и культурно-историческим данным — ВДИ, 1980, №3; их же. Миграции племен—носителей индоевропейских диалектов — с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии. — ВДИ, 1981, №2.

[4] Меликишвили Г. А. Возникновение Хеттского царства и проблема древнейшего населения Закавказья и Малой Азии. — ВДИ, 1965,№1; Мачавариани Г. И. К типологической характеристике общекартвельского языка-основы. — ВЯ, 1966, № 1, с. 9, прим. 31.

[5] Климов Г. А. О лексическо-статистической теории М. Сводеша. — В сб.: Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике, М. 1962, с 239—253; Бокарев Е. А. Введение в сравнительно-историческое изучение дагестанских языков. Махачкала, 1961, с. 17—18.

 

[6] Климов Г А. Этимологичский словарь картвельских языков. М., 1964, с. 35 и сл.; его же. — ВЯ, 1959, №2, с. 120; 1962, № 3, с. 151— 153,Vogt H. Arménien et Caucasique du Sud. Norsk Tidsskrift for Sprogvidenskap, IX, Oslo, 1938, c.325 и сл.; его же. Remarques sur les noms des lieux du Caucase. Symbolae Osloenses fasc. Suppl. XI,1943,с.176 — 184; его же.  Remarques sur la préhistσrie des langues kartvéliennes.−Revue de Kartvélologie, vol. XI−XII, № 36— 37, 1961, с. 5— 11; Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, с. 98—100

[7] Климов Г. А. Этимологический словарь картвельских языков. М., 1964, с. 55—56 и др.; Меликишвили Г. А. К вопросу о древнейшем населении Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. Тбилиси, 1965, с. 72.

[8] Там же, с. 93 и след.

[9] Джанашиа С. Н. Труды, т. III. Тбилиси, 1959, с. 146.

[10] Меликишвили Г. А. Наименование города Фасиса и вопрос об этническом составе населения древней Колхиды. — ВДИ, 1966, № 1.

[11] Калдани М. К. вопросу о суффиксе -иш (-ш) лечхумских географических названий. — В сб.: Вопросы структуры картвельских языков, III.Тбилиси, 1963.

[12] Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии; его же. К вопросу о древнейшем населении Грузии..., с. 63—68.

[13] Там же, с. 18—26.

[14] Об этом см.: Читая Г. С. Акад. С. Джанашиа и проблема происхождения грузинского народа. — Мимомхилвели, I, 1949, с. 2 и сл. (на груз. яз.)

[15] Куфтин Б. А. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе по данным археологии. — ВГМГ, ХII—В. Тбилиси, 1944.

[16] Об итогах антропологического изучения Кавказа, о местном органическом развитии антропологических типов населения Кавказа см.: Abdushelishvili M.G.The Genesis of the Aboriginal Population of the Caucasus in  the Light of Anthropological Data.—Oroceedings of VIII International Congress of Anthropological and Ethnological Sciences, vol. I,Tokyo and Kyoto,1968.






ГЛАВА VIII

 

ДРЕВНЕЙШИЕ РАННЕКЛАССОВЫЕ ГОСУДАРСТВА И ПЛЕМЕННЫЕ СОЮЗЫ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ ГРУЗИИ

 

После падения Митаннийской державы (XIII в. до н. э.) на обширной северной территории, ранее находившейся под ее контролем, воцарилась обстановка политической раздробленности.

В XII в. до н. э. здесь выдвинулся крупный союз племен, сложившийся на территории юго-западной части исторической Грузии. Он просуществовал в продолжение многих веков, превратившись в дальнейшем в прочное объединение и, может быть, даже государство раннеклассового типа. Это объединение многократно упоминается в ассирийских, а затем в урартских источниках. В ассирийских источниках его название фигурирует в форме «Даиаэни» или «Даиани», в урартских источниках же упоминается в форме «Диауехи» или «Диаухи»[1].


Территорию страны Диаухи надо искать в юго-западных районах исторической Грузии. К этому выводу мы приходим на основании самих ассирийских и урартских источников. По этим последним район современного города Эрзерума и верховьев р. Западного Евфрата (совр. Кара-су) представляется уже входящим в состав Диаухи. Так, например, северо-восточнее Эрзерума, между Хассан-Кала и Делибаба, у сел Язлыташ и у 3ивина (также в районе Эрзерума) найдены надписи урартского царя Менуа, повествующие именно о завоевании страны Диаухи и ее «царского города» Шашилу (УКН, 36, 37). Примерно на этот же район как на местонахождение страны Даиаэни указывают и надписи Салманасара III — в 15-й год своего царствования этот ассирийский царь дошел до истока Евфрата (Кара-су) и там получил дань от прибывшего к нему царя Даиаэни Асиа[2].

Район Эрзерума и верховьев р. Кара-су, по всей вероятности, был южной периферией страны Диаухи. Отсюда территория этой страны простиралась, по-видимому, далеко на север. В урартских источниках по соседству с Диаухи, например, упоминается страна Забаха (УКН, 127, 1), название которой сохранилось в наименовании одной из областей Южной Грузии — Джавахети (район современного города Ахалкалаки; древняя Забаха занимала территорию и к югу от этого района, вплоть до района Чалдырского озера).

Уже к концу XII в. до н. з. Диаухи (Даиаэни), очевидно, представляло значительную силу, так как мы его видим во главе крупной коалиции племен, живших к северу и западу от Ванского озера и поднявшихся на борьбу против Ассирии.

 В 1112 году до н. э. (на третьем году своего царствования) ассирийский царь Тиглатпаласар I (1115—1077) предпринял крупный поход против стран Наири. Под этим названием ассирийцы обозначали земли, лежавшие к северу от Ассирии, вокруг Ванского и Урмийского озер[3].

В своей летописи Тиглатпаласар I пространно описывает этот свой поход против северных стран[4].

Главенствующее положение Даиаэни (Диаухи) среди этого объединения стран Наири ясно видно из надписи Тиглатпаласара; лишь царь Даиаэни назван по имени среди царей Наири. Одержав победу над коалицей «царей Наири», ассирийский царь всех этих царей, захваченных им в плен, «прощает» на месте, получает от них заложников, налагает на них дань и, заставив дать клятву покорности, отпускает в свои страны. Лишь Сиени, царя Даиаэни, Тиглатпаласар, скованного, ведет в Ассирию и только там, решив, по-видимому, что для интересов Ассирии полезнее будет отпустить его в свою страну, освобождает Сиени, заставив дать клятву в покорности. На основании этих показаний Тиглатпаласара не раз была высказана мысль, что в этом объединении племен Наири главенствующее положение, по-видимому, принадлежало царю Даиаэни. Такого положения же Даиаэни добилось несомненно благодаря своему превосходству над остальными «странами» Наири в военно-политическом и экономическом отношениях. Все это заставляет думать, что в это время Даиаэни (Диаухи) являлось одним из значительных, возможно, даже самым значительным политическим образованием в обширной области Наири.

В данной надписи Тиглатпаласара I можно усмотреть также указание на распространение влияния Даиаэни и на более северные, причерноморские, области. Уже после сообщения о битве с «23 царями Наири» и об одержанной над ними победе царь Тиглатпаласар говорит, что он 60 царей вместе с теми, которые пришли им на помощь, преследовал своим дротиком «до Верхнего моря». Встает вопрос, в каком отношении находятся эти «60 царей Наири», а также «пришедшие им на помощь (цари Наири)» с перечисленными раньше 23 царями Наири. По-видимому, в надписи речь идет о столкновении с тремя разными группировками: с войском «23 стран Наири» и с двумя другими напавшими на ассирийское войско уже после одержанной им победы над первой группировкой — «60 царями Наири», а также «пришедшими им на помощь (царями Наири)», очевидно, они шли на помощь первой группировке по ее призыву, но не успели к решающей битве.

Откуда же были эти последние две группировки «царей Наири»? Тиглатпаласар говорит, что он преследовал их своим дротиком до «Верхнего моря», т. е., очевидно, до их исходного пункта, откуда пришли эти цари Наири. Поэтому важное значение для нас приобретает определение того, какое же море подразумевается под «Верхним морем» в надписи Тиглатпаласара I.

Исследование этого вопроса привело нас к выводу, что под «Верхним морем» подразумевается Черное море, и, следовательно, здесь речь идет о территории Юго-Восточного Причерноморья, и что мы здесь имеем древнейшие сведения о племенах исторической Колхиды. К этому заключению нас приводит сопоставление многочисленных надписей Тиглатпаласара I, повествующих об его завоеваниях в странах Наири[5].

Население Юго-Восточного Причерноморья в это время жило в условиях родового строя. Наглядным свидетельством этого является упоминание «60 царей», а также других «царей» этой области, напавших на ассирийское войско во время северного похода Тиглатпаласара I в 1112 г. до н. э. Отсюда видно, что здесь, среди племен Колхиды в это время не было даже прочного союза племен. Свое влияние на эту область распространило лежавшее несколько южнее крупное объединение Даиаэни (Диаухи). Вероятно, этим надо объяснить и то, что на помощь подвергшемуся нападению со стороны ассирийцев Даиаэни и его соседям направилось войско многих причерноморских племен.

И тем не менее здесь заметно появление первых признаков слагающегося союза племен: кратковременно, то с оборонительной, то с наступательной целью создаются большие объединения живших здесь колхских племен. Вначале это были лишь простые коалиции племен, не имевшие общего правления, единого вождя и т. д., но затем такие объединения приобрели, несомненно, более прочный характер.

В этих местах имелись хорошие природные условия для развития ряда отраслей хозяйства, в особенности скотоводства и металлургии. Этот край богат залежами руды разных металлов, в частности меди и железа.

Судя по более поздним данным, последующее развитие здесь пошло быстрыми темпами. Близость к древневосточным культурным областям и интенсивные сношения с ними также способствовали этому. Одной из причин создания прочного союза колхских племен, возможно, была необходимость защиты от своих сильных соседей, в первую очередь, конечно, от крупного соседнего объединения Диаухи.

В урартских надписях VIII в. до н. э. перед нами уже выступает сильное, объединенное под властью одного «царя», «Колхидское царство» (урартийцы называли его «страной Кулха», т. е. Колха; клинопись, как известно, не была в состоянии передать гласное «о» особым знаком и для этого пользовалась знаками для «у»). Под его ударом происходит разгром сильного «царства Диаухи».

В знаменитом древнегреческом сказании об аргонавтах нашел отражение факт существования сильного колхидского объединения. Впервые греки близко познакомились с Юго-Восточным и Восточным Причерноморьем, по всей вероятности, в эпоху могущества здесь этого объединения колхских племен. Именно поэтому произошло распространение греками названия этого объединения на всю обширную область Юго-Восточного и Восточного Причерноморья, и так, вероятно, образовалось общее собирательное наименование этой области — «Колхида».

Все это говорит о том, что непрочное объединение племен Колхиды, которое мы встречаем в конце XII в. до н. э., скоро переросло в могучий союз племен, распространивший свое влияние на обширные земли Юго-Восточного и Восточного Причерноморья. Это, между прочим, в сильной мере способствовало интенсивному обмену культурными достижениями между населявшими этот край племенами и подготовило почву для возникновения на рубеже II—I тыс. до н. э., в период т. н. поздней бронзы, крупной области однородной материальной культуры, охватывавшей территорию почти всей современной Западной Грузии, а также значительную часть Юго-Восточного Причерноморья.

После конца XII в. до н. э. вплоть до IX—VIII вв. до н. э. в письменных источниках ничего не известно об объединениях племен Юго-Западной Грузии — Диаухи или Кулха. Однако, несомненно, за все это время указанные объединения продолжали существовать и еще более усилились. Умалчивание о них источников, в частности ассирийских царских надписей, является вполне понятным. Вскоре после могущественного Тиглатпаласара I (1115—1077) Ассирия слабеет и в продолжение нескольких столетий ей приходится вести тяжелые оборонительные войны против арамейских племен. В эту эпоху ассирийские цари лишены возможности осуществлять активную политику по отношению к таким далеким странам, какими являлись Даиаэни (Диаухи) или Колхида (Кулха). В IX веке же, когда Ассирия выходит из продолжавшегося несколько столетий периода упадка, приобретает большое могущество и начинает крупные походы против северных племен, в ассирийских источниках вновь появляются сведения о стране Даиаэни и эта последняя все еще кажется значительным политическим образованием в области Наири. В то же время появляются сведения об этой стране и в возникшей к этому времени урартской письменности, в которой с самого начала Даиани (Диаухи) выступает в качестве крупной политической единицы. Несколько позже, в середине VIII в., когда находившаяся между Урарту и Колхидой Даиаэни была разгромлена и эти страны сделались непосредственными соседями друг друга, в урартских надписях появляется и сильная Колхида («Кулха», как называют ее урартийцы). Таким образом, отсутствие упоминания в источниках XI—X вв. этих объединений имеет свои причины и не может свидетельствовать о распаде в первые века I тыс. до н. э. вышеназванных объединений племен Юго-Западной Грузии.

Первые века I тыс. до н. э. на Ближнем Востоке являются «периодом малых государств». Распалась единая Египетская держава. Ослабевшая Вавилония влачила жалкое существование. Были разгромлены могучие государства — Митанни (в Верхней Месопотамии) и Хеттское царство (в Малой Азии). Отсутствие поблизости крупных государств также благоприятствовало усилению сравнительно малых объединений, в том числе, вероятно, и объединений Даиаэни (Диаухи) и Колхиды (Кулха).

Однако в IX в. до н. э. на территории, примыкающей к Закавказью с юга, произошли крупные изменения. Ассирия обрела большое могущество и развернула наступательные войны против своих соседей. Вскоре еще ближе к Закавказью сложилось другое могучее государство — Урарту.

По своей этнической принадлежности урартийцы стояли близко к хурритам, населению государства Митанни. Языки хурритский и урартский являются близкородственными друг другу языками. Урартские племена с древнейших времен жили на обширной территории вокруг Ванского озера. В северном направлении они были распространены (или распространились) на большом расстоянии от Ванского озера, возможно, вплоть до долины среднего течения Аракса — Араратской долины.

Возникшее в IX в. до н. э. Урартское царство охватывало обширную территорию вокруг Ванского озера. Столицей его стал город Тушпа (нынешний гор. Ван на юго-восточном побережье Ванского озера). В конце IX в. и в первой половине VIII в. до н. э. правители Урарту (Ишпуини, Менуа, Аргишти I, Сардури II) развернули серию успешных наступательных войн, в результате которых значительно увеличили территорию своего государства.

Урартское царство в эту эпоху овладело значительной частью Северной Месопотамии и Приурмийского района, распространило свою политическую гегемонию на земли, лежащие к югу от Ванского озера, и на Северную Сирию.

Цари Урарту овладели также значительной территорией на севере вплоть до Араратской долины и района Севанского озера включительно. В этих районах урартийцы построили много крепостей — своих опорных пунктов, превратив эти места в провинцию своего государства. Уже Аргишти I построил на Араратской долине две крупные крепости: Аргишти-хинили (на северном, левом берегу р. Аракса, у совр. сел. Армавир) и Ирпуни (Эрибуни) (на холме Арин-берд на окраине совр. Еревана). Позже, в первой половине VII в. до н. э. урартийцы на другой окраине совр. Еревана построили еще одну значительную крепость Тайшебаини (совр. Кармир-блур). Раскопки урартских крепостей на холмах Кармир-блур и Арин-берд, проведенные советскими археологами, дали блестящие результаты и намного обогатили наши знания об этом могущественном древневосточном государстве, сыгравшем большую роль в жизни древнейшего населения Закавказья.

В превращенной в свою провинцию, в составную часть своего государства, Араратской долине урартийцы развернули большие строительные и ирригационные работы — устраивали царские (государственные) хозяйства и т. д. Покоренное население облагалось налогами и принуждалось участвовать в строительно-ирригационных работах и военных походах.

Наряду с территорией, включенной в состав Урартского государства, многие другие области Южного Закавказья превратились в объект урартских опустошительных походов. Вторжения урартийцев несли уничтожение и разорение жившим здесь племенам. Одержав победу, урартийцы угоняли отсюда много пленных (часть которых превращали затем в своих рабов), увозили огромную добычу (главным образом скот и металлы), налагали на население дань и т. д.

Возникновение по соседству такого сильного государства осложнило положение Диаухи (Даиаэни). В лице Урарту у Даиаэни появился опаснейший враг. Ввиду этого правители Даиаэни изменили свое отношение к старому врагу северных народов — Ассирии, решив опереться на нее в борьбе против нового грозного врага. По-видимому результатом этого является событие, происшедшее у истока р. Евфрат (Западный Евфрат, совр. Кара-су), на 15-м году правления ассирийского царя Салманасара III (859—824).

В «Надписи на быках» (стк. 102—107) Салманасар III говорит: «В 15-й год своего царствования я направился на страну Наири. У истока реки Тигр, на скалистом месте горы, у места выхода (воды) я сделал изображение моей царской особы (и) славу моего могущества, мои героические дела на нем я написал. (Затем) вышел я в ущелье страны Тунубини; города Араме урартийца до (самого) истока реки Евфрат я разгромил, разрушил, предал огню. Дойдя до истока Евфрата, я совершил жертвоприношения моим богам; оружие (бога) Ашшура в нем (т. е. в источнике. — Г. М.) омыл. Асиа, царь страны Даиаэни, обхватил мои ноги, дань и приношения, коней получил я от него. Изображение моей царской особы я сделал (и) поставил посреди его города»[6].

Таким образом, в 845 г. до н. э. Салманасар III, достигнув истока Западного Евфрата, после разгрома им городов царя Урарту Араме, встречает здесь явившегося перед ним с приношением царя Даиаэни Асиа. Потомок того Сиени, который при Тиглатпаласаре I возглавлял борьбу северных племен (племен Наири) против Ассирии, в это время без боя (у Салманасара ничего не сказано о военном столкновении с войском Даиаэни) покоряется ассирийцам, сам является к царю Ассирии и преподносит ему приношения. Вполне вероятно, что к этому принудил вовсе не страх перед ассирийцами, а стремление заручиться их поддержкой против нового, близкого и опасного врага — Урарту. Возможно, искать союзника в лице Ассирии принуждала Даиаэни и угроза с севера, со стороны сильного объединения колхских племен — царства Колхиды. Царь Диаухи, вероятно, намеревался играть роль союзника и опоры Ассирии на севере и с ее помощью противостоять своим более близким и поэтому более опасным соседям (Колхида, Урарту).

Однако ориентация на Ассирию оказалась для Даиаэни (Диаухи) бесперспективной. В конце IX и в первой половине VIII в. до н. э. усилившееся Урартское царство не только преграждало путь Ассирии к столь северным областям, как Даиаэни, но и теснило ее намного южнее. Царям Даиаэни приходится, полагаясь главным образом на свои собственные силы, вести тяжелую борьбу с Урарту. Ослабевшая Ассирия была не в состоянии чем-нибудь помочь Даиаэни (Диаухи). Однако в борьбе с Урарту у Диаухи оказалось много союзников среди племен Южного Закавказья, как и Диаухи, оказавшихся под ударами урартийцев. В силу этого Диаухи становится центром, вокруг которого группируются племена Южного Закавказья в их борьбе против урартской экспансии. Естественно поэтому, что цари Урарту стремятся в первую очередь к разгрому этого сильного объединения.

О походе против Диаухи повествуется уже в надписях урартского царя Менуа (конец IX в. и начало VIII в. до н.э.). В надписи, высеченной на скале около селения Язлыташ, расположенного между Хассан-Кала и Делибаба, в районе города Эрзерум мы читаем:

«Бог Халди выступил (в поход) со своим оружием (?) против Диаухи, могущественной страны. Халди могуч, оружие (?) бога Халди — могучее. Могуществом бога Халди выступил (в поход) Менуа сын Ишпуини; предшествовал (?) (ему) бог Халди.

Менуа говорит: завоевал я страну Диауехи, в бою я завоевал город Шашилу, царский город. Страну я сжег, крепости (разрушил ?). Дошел (?) я до страны Шешети, (до) города Зуа. Города Утуахан... Менуа говорит: Утупурши. царь Диауехи, явился передо мной, обнял (мои) ноги, ниц повергся; я отнесся (?) (к нему) милостиво (?), пощадил я (его) под условием (выплаты) дани; дал он мне золото (и) серебро, дал дань. Тех пленников, (?) (которые) возвратились (к нему), он вернул полностью...

Менуа говорит:.... двух царей я оттуда удалил — (царя) страны Балтулхи и (царя) страны города Халдириулхи; (какие только были) в стране укрепленные цитадели, я (их) оттуда отторгнул...

Менуа говорит: кто эту надпись уничтожит, кто (ее) разобьет, что кого-нибудь заставит совершить эти (дела), кто другой скажет: «Я совершил (все это)», — пусть уничтожат боги Халди, Тейшеба, Шивини, (все) боги его под солнцем...» (УКН,36).

В районе же Эрзерума, в селении Зивин открыты фрагменты надписи на каменной стеле (УКН, 37), в которой, несомненно, речь шла о походе против Диаухи, так как упоминается завоевание города Шашилу, названного в вышеприведенной надписи «царским городом» Диаухи.

Интересно отметить, что царь Менуа говорит о своем походе против «могущественной страны Диауехи». Это единственный случай в урартских надписях, когда вражеская страна упоминается столь возвеличивающим эпитетом. Несомненно поэтому, что Диаухи в это время было все еще крупным единением.

Как видно из вышеприведенной надписи царя Менуа, во время своего похода урартийцы опустошили страну Диаухи («страну сожгли (и) крепости (разрушили)»). Царь Диаухи Утупурши был вынужден явиться перед урартским царем, «обнял (его) ноги, ниц повергся», Он преподнес ему дань, в которой особо отмечаются золото и серебро, Менуа говори , что он наложил на Утупурши дань. Однако урартийцы  этим не ограничились. Они принялись за массовое уничтожение диаухийских крепостей. Вероятно, это и подразумевается, когда в надписи Менуа говорится: «(какие только были) в стране укрепленные цитадели, я (их) оттуда отторгнул (вырвал?)».

В надписи речь идет также об удалении «двух царей»— «царя» страны племени Балту и «царя» страны города Халдири. Очевидно, речь идет о вождях отдельных племен, находившихся в сфере влияния Диаухи.

Менуа предпринял и другие шаги для усиления своих позиций в борьбе против Диаухи. Этой цели, несомненно, служило построение им крепостей у южных границ Диаухи или же на самой территории Диаухи, завоеванной и отторгнутой урартийцами. Об этом свидетельствуют две надписи царя  Менуа, найденные у Эрзерума, в которых речь идет о постройке в этих местах урартским царем «величественной крепости» (УКН, 68, 69).

Поход против царя Диаухи Утупурши, о котором повествует надпись Менуа из Язлыташа (УКН, 36), вероятно, произошел в конце царствования Менуа. Об этом может свидетельствовать тот факт, что Утупурши упоминается еще в надписях преемника Менуа — у Аргишти I (УКН, 128 А I).

В первый раз этот урартский царь столкнулся с Диаухи уже в начале своего царствования—пространно это событие описывается в тексте летописи на камнях из церкви Сурб-Сахак (УКН, 128 В 1).

При Аргишти I урартийцы все больше берут ориентацию на непосредственное присоединение территории Диаухи к своей стране. В вышеназванной надписи, например, говорится, что урартский царь отторгнул от Диаухи три области и присоединил их к своей стране. Здесь же сказано, что Аргишти оскопил четырех «царей» — «царей» племени Шашки, Ардаракихи, Балтулхи и Кабилухи. Вместо них урартский царь назначил своих — «правителей областей», т. е. превратил эту область в провинцию своего царства. Речь, по-видимому, идет о территории племен, находившихся до этого в подчинении у царей Диаухи.

Несмотря на поражения в борьбе с Урарту, Диаухи и при Аргишти I все еще являлась крупной величиной. В борьбе с Урарту она пользуется поддержкой других объединений племен Южного Закавказья. Аргишти I среди тех «царей», которые «пришли на помощь диаухийскому царю» называет «царей» Луша, Катарза, Эриахи, Гулутахи, Уитерухи, Апуни, Игани и т. д. Эти племена или группы племен жили в райноне Чалдырского озера (Игани), совр. г. Ленинакана (Эриахи и др.), в Араратской долине (Гулутахи и др.) и многократно упоминаются в урартских надписях. Урартийцы и против них неоднократно устраивали опустошительные походы.

То, что Диаухи в это время была крупной, богатой страной, показывают приведенные в урартских надписях данные о добыче и пленных, захваченных урартийцами в Диаухи, а также о дани, наложенной ими на царя Диаухи. Во время одного похода урартийцы захватили в Диаухи 28 519 пленных, 4426 коней, 10 478 голов крупного и 73 770 голов мелкого рогатого скота. Побежденный царь Диаухи преподнес урартскому царю Аргишти 41 мину чистого (?) золота (мина урартийцев равнялась примерно 505 г[7]). 37 мин серебра, несколько десятков тысяч мин меди, 1000 верховых коней, 300 голов крупного и несколько десятков тысяч голов мелкого рогатого скота. В виде же ежегодной дани Аргишти налагает на царя Диаухи обязательство посылать урартийцам определенное количество золота, 10 000 мин меди, а также быков, 100 коров, 500 овец и 300 верховых коней (УКН, 128 В 1).

По этим данным урартских источников хорошо видно, что в Диаухи особо развитыми были скотоводство и обработка металлов.

В приношениях и дани царя Диаухи почетное место занимали металлы — медь, золото и серебро. Территория древнего Диаухи была очень богата залежами руд многих металлов. Здесь находился, в частности, древний и очень сильный очаг металлургии меди. Эта область и в античное время славилась обработкой металлов. К Диаухи царей Урарту влекло, вероятно, в первую очередь богатство этой области металлами, и походы урартийцев преследовали  целью захват этого богатого соседнего металлургического района.

Приведенные данные свидетельствуют также о высоком развитии скотоводства в Диаухи. Территория этой страны, имеющая преимущественно горный рельеф, представляет прекрасные природные условия для развития скотоводства, главным образом овцеводства. В добыче и дани из Диаухи ясно видно также количественное превосходство мелкого рогатого скота над крупным рогатым скотом. Наряду с этим можно думать, что в Диаухи было высокоразвито и коневодство. В приношении диаухийского царя упоминается 100 верховых коней, а в ежегодной дани, наложенной урартийцами на Диаухи, фигурируют 300 коней. Кроме того, можно обратить внимание на то, что в надписях Менуа и Аргишти I, повествующих о походах в Диаухи, фигурирует ряд одинаковых выражений, в которых упоминаются диаухийские кони и в связи с ними «воины» (УКН, 36 стк. 19—23; 128 В 1, стк. 25—26). Хотя эти выражения и не поддаются точному переводу[8], но можно думать, что речь идет о предназначении коней, доставляемых из Диаухи, для урартского войска; в пользу этого говорит также уже приведенный выше факт, когда ассирийскому царю Салманасару III (859—824), находящемуся в походе против Урарту, у истоков Западного Евфрата, т. е. у границ Диаухи, царь последней Асиа также доставляет коней. Кроме коней Салманасар в полученной от царя Асиа дани не называет больше ничего. Может быть, и в этом случае диаухийские кони предназначались для находящегося в походе ассирийского войска. Все это, безусловно, можно считать признаками высокого развития в Диаухи коневодства.

Указание на широкое развитие скотоводства у населения этой страны можно найти и в древнегреческих источниках. Об этом говорят сведения Ксенофонта (конец V в. до н. э.) о таохах—потомках населения древней Диаухи[9].

За неимением соответствующих данных трудно судить о том, какого рода объединением являлась Диаухи. Судя по некоторым косвенным данным, ее трудно считать простым союзом племен. Она, вполне возможно, была уже государственным образованием раннеклассового типа. Высокий уровень производительных сил среди ведущего населения этой страны не вызывает сомнения. Вышеприведенные сведения о развитии в Диаухи металлургии и скотоводства, об обилии драгоценных металлов и т. д. свидетельствуют об этом. Многое значит и тот факт, что перед нами прочное, просуществовавшее на протяжении нескольких столетий крупное объединение, находящееся вблизи крупных древневосточных государственных образований и имевшее с ними интенсивные сношения. Во главе этого крупного объединения мы все время находим одного человека — «царя»; ассирийские и урартские источники постоянно говорят о том или ином «царе страны Диаухи (Даиаэни)» (Сиени, Асиа, Утупурши), а не о «царях». Правители соседних держав всегда имеют дело именно с этими царями Диаухи, как с лицами, осуществлявшими суверенную власть в своей стране. Перед нами вовсе не та картина, которую мы видим по хеттским источникам, например, в стране Хайаса и в соседних с ней областях, когда суверенитет осуществляли не только «цари» (вожди), но и «старейшины» и просто «люди» этой страны, с которыми хетты даже заключали государственные договоры. Видно, что в Диаухи развитие пошло дальше ступени «военной демократии», на которой стояло население этой области, соседних районов Закавказья и северо-восточной окраины Малой Азии еще в середине II тыс. до н. э., в эпоху существования Митаннийского и Хеттского государств.

Однако развитие так далеко продвинулось, несомненно, лишь в ведущей, господствовавшей части населения Диаухи. Правители Диаухи, по всей вероятности, подчинили много соседних племен, обратив их в своих данников. Население этих соседних районов, на которые распространялась политическая гегемония царей Диаухи, видимо, продолжало жить в условиях разлагающегося родового строя. Обращает на себя внимание, например, что урартский царь Аргишти I, действуя на территории Диаухи, оскопил «царей» четырех племен: Шашки, Ардаракихи, Балтулхи и Кабилухи (УКН, 128 В 1). Так как урартский царь называет их «царями», то надо думать, что они были вождями этих племен, а не «правителями областей» — должностными лицами диаухийских царей. В последнем случае в урартской надписи их обозначили бы специальной идеограммой«областеначальника» — правителя области.

С этой точки зрения обращает внимание также распространенный на территории Диаухи тип поселения. Судя по урартским надписям, для живущего в этом районе населения было характерно в основном два типа поселений — укрепленные поселения и раскинувшиеся вокруг них небольшие, лишенные всяких оборонительных сооружений, населенные пункты. Первые в урартских надписях именуются «крепостями»(É GAL), вторые же—«городами», «поселениями» (URU). Интересно выявляющееся количественное соотношение этих двух видов поселений. Урартский царь Аргишти I в одной части территории Диаухи захватывает 105 «крепостей» и 453 «города» (УКН, 128 В 1). В соседней с Диаухи области Иганиехи (район Чалдырского озера) преемник царя Аргишти I Сардури II «за один день захватывает 35 «крепостей» и 200 городов» (УКН, 155 F). Судя по этим данным, примерно 5-6 неукрепленных мелких поселений приходится на одно укрепленное поселение. При этом все эти поселения находились близко друг от друга — иначе нельзя представить себе захват  за один день «35 крепостей и 200 городов». Если в «городах» мы имеем дело с небольшими поселениями сельского типа, содержащими лишь жилые, хозяйственные, а может быть, и культовые сооружения, то «крепости», вероятно, явились весьма слабо укрепленными пунктами. По всей видимости, в них можно видеть скорее всего обнесенные стеной места, т. н. циклопические крепости, остатки которых дошли до нас на территории Южного Закавказья, в частности Южной Грузии[10]. Такие укрепленные пункты представляли собой места укрытия для населения (и его имущества, главным образом скота) во время нападения малочисленных и слабо вооруженных врагов. Войскам крупных соседних держав (Ассирия, Урарту) эти укрепления, конечно, не могли оказывать серьезного сопротивления. Поэтому ясно, что подобные маломощные укрепления могли быть распространенным типом поселения лишь в условиях родового строя, когда небольшие родо-племенные объединения вели постоянные войны между собой. Наличие такого типа поселений и в районе Диаухи указывает также на то, что под влиянием этого объединения находились и многие такие области, где население все еще жило в условиях родового строя.

Несомненно, в Диаухи существовали не только такие небольшие циклопические крепости. Правители Диаухи, располагавшие соответствующими возможностями, вероятно, строили  на территории своей страны и большие крепости, имевшие много сложных оборонительных сооружений. К сожалению, территория древнего Диаухи в археологическом отношении остается малоизученной, что не позволяет подойти ближе к решению как этого, так и многих других вопросов истории данного значительного политического образования Южного Закавказья.

В IX—VIII вв. до н. э. по соседству с Диаухи жило немало племен или племенных групп, сохранивших свою независимость от правителей Диаухи и от других соседних крупных объединений; им тоже пришлось вести тяжелую борьбу  против урартских завоевателей. Названия некоторых из них, как название «Диаухи», позднее сохранились на территории Юго-Западной Грузии. Очевидно, эти племена и позднее играли значительную роль в исторической жизни населения Юго-Западной Грузии и в происходящих здесь этногенетических процессах, ведущих к сложению древнегрузинской народности. Речь идет об упоминаемых в урартских источниках племенах: I) Катарза, название которого сохранилось в названии «лежащей у Мосхийских гор» области Котарзене (Клавдий Птолемей) и перевала из Самцхе в Аджара Годердз, а также, в наименовании населения древнегрузинской области Кларджети — кларджов; 2) Витеру(хи) (Уитеру), название которого сохранилось в наименовании племени бизеров

(βύζηρες), упоминнемых античными источниками на Черноморском побережье, южнее устья р. Чорохи, а также в названии древне-грузинкой области Одзрхе; 3) Иганиехи, потомки которых позднее, в античную эпоху, возможно, были известны под названием гениохов, живших в прибрежных и внутренних районах Южной Грузии; 4) Забаха, название которого сохранилось в названии одной из областей Южной Грузии—Джавахети.

***

В первые века I тыс. до н. э. южнее Колхидского объединения находилось крупное объединение Диаухи. Можно предполагать, что интересы этих двух крупных объединений много раз сталкивались между собой; вероятно, нередки были и военные столкновения между ними. Именно в многовековой вражде и соперничестве нужно искать объяснение тому обстоятельству, что когда с IX в. до н. э. Диаухи стало объектом сильного натиска со стороны Урарту, правители Колхиды ничего на сделали, чтобы помочь своему соседу в защите от урартийцев. Это тем более симптоматично, что, как мы видели выше, Диаухи в его борьбе против Урарту оказывали помощь многие крупные объединения племен Южного Закавказья: Луша, Катарза, Эриахи, Гулутахи, Витерухи, Иганиехи и др. (УКН, 128, В 1). Среди них не видно «царей» Колхиды, или, как ее называли урартийцы, «Кулха». Правители последней, вероятно, наоборот, искали удобный случай, чтобы нанести удар по ослабевшему Диаухи.

До царствования Сардури II (764—735 гг. до н. э.) в урартских надписях ничего не слышно о Кулха. Вероятно, они до этого непосредственно не соприкасались, были отделены друг от друга территорией Диаухи и других враждебных как Урарту, так и Кулха объединений. При Сардури II урартийцы впервые столкнулись с крупным северным политическим образованием Кулха (Колхида), притом не потому, что военные действия были перенесены ими в более северные районы, а потому, что сама Кулха продвинулась на юг, разгромила находившееся между нею и Урарту когда-то могучее, а к этому времени значительно ослабевшее объединение Диаухи и захватила его северные области. Отныне Кулха и Урарту сделались непосредственными соседями друг друга и столкновение между этими двумя могучими политическими образованиями стало неминуемым.

Из летописи Сардури II мы узнаем о двух походах урартийцев против Кулха. В описании одного из этих походов царь Сардури говорит: « ...выступил я (в поход) против страны Кулха. Величием бога Халди Хахани, царя страны Хушалхи (вместе с его) народом я отуда увел в плен, угнал (и) поселил в моей стране» (УКН, 155, С, стк. I сл.).

На этой территории (область Хушани-Хушалхи) действовал уже предшественник царя Сардури — Аргишти I. Однако в то время эта область подчинялась, очевидно, правителям Диаухи, сейчас же она рассматривалась входящей в состав Кулха, так как действовать на ее территории считалось походом в страну Кулха. Ясно, что в этом случае речь шла о южной периферии этой страны, о территории, лишь недавно вошедшей в ее состав. «Царь страны Кулха» в связи с этими событиями даже не упоминается.

Однако в следующий раз урартийцы, видно, проникли дальше на север, в глубь территории Кулха. В описании этих событий в летописи Сардури II мы читаем: «...Сардури говорит: выступил я (в поход) против страны Кулха; страну я (завоевал ?); город Илдамуша, город царский, [ ], царя страны Кулха(хали), укрепленный, в бою я завоевал, (его) население я сжег; наместника страны Кулха, который был там, я умертвил. Железную печать я изготовил, надпись я установил в городе Илдамуша; крепости, города сжег (и) разрушил, страну разорил, мужчин (и) женщин угнал». Затем говорится о походе против Витерухи, происшедшем в том же году, а в конце описания, подытоживая деяния в данном году царствования, сказано: «Сардури говорит: (Вот) каком подвиг я совершил: 8100 отроков я увел, 9110 женщин угнал я, всего 17200 человек, одних я умертвил, других живыми увел, 1500 коней я угнал, (а также) 17300 голов крупного рогатого скота, 31600 голов мелкого рогатого скота. Сардури говорит; для бога Халди я эти подвиги за один год совершил (УКН, 155, D, стк. 1—44).

В последнем случае урартийцы, несомненно, действуют на собственно колхидской территории, захватывая один из царских городов Кулха — город Илдамуша. Идеограмма «царского города» в клинописи ставилась не только перед «столицей», ею могли обозначаться и другие значительные центры данной страны. Илдамуша и являлся, вероятно, одним из таких центров. Он, вероятно, лежал не так уж далеко на севере, на большом расстоянии от прибрежной полосы, так как в противном случае можно думать, что так или иначе в надписи Сардури имелось бы упоминание о Великом Северном море. Политический центр Кулха, его столица — резиденция «царя страны Кулха», помещалась, вероятно, далеко отсюда. Находясь здесь, урартский царь уже знает имя колхского царя (оно в надписи повреждено), однако сам царь не фигурирует в происшедших здесь событиях: по всей видимости, он не успел прийти на помощь подвергшемуся нападению урартийцев городу Илдамуша.

Видимо, в сказании об аргонавтах отразилось воспоминание о Колхиде именно этого периода. В этом сказании центр Колхиды вполне определенно помещается на р. Фасисе (совр. р. Риони в Западной Грузии, впадающая в море у г. Поти). Однако мы сильно сомневаемся, что в рассматриваемую нами эпоху политический центр Кулха (Колхиды) на самом деле мог бы находиться так далеко на севере. Маловероятно, что правители столь далекой области могли бы играть такую значительную роль в досягаемом для урартского войска районе, имея здесь «царские города» и т. д., которые урартийцами приходилось брать с большим напряжением сил, «в бою». Помещение политического центра древней (мифической) Колхиды на р. Риони является, несомненно, продуктом позднего осмысления, когда этот центр на самом деле переместился сюда. Раньше он должен был находиться намного южнее, в Юго-Восточному Причерноморье, близко от древневосточных государств (Урарту и т. д.). Вместе с тем, органическая связь между представлениями о Колхиде и о реке Фасисе говорит о том, что этот древнейший центр Колхиды надо все же искать на какой-то большой реке Восточного или Юго-Восточного Причерноморья. Если это не может быть р. Риони, то остается думать, что это, вероятно, другая большая река этой области — Чорохи, впадающая в море недалеко (южнее) от совр. Батуми. Древнюю столицу Кулха, видимо, и нужно искать в приморской полосе, в нижнем или среднем течении р. Чорохи. В топонимике и этнонимике этой области сохранились названия, связанные с названием «Фасис» (область Басиани, племена фасианов и т. д.). По-видимому, «Фасис» и являлся древнейшим названием р. Чорохи. На р. Риони это название, очевидно, было перенесено позднее.

Урартские надписи содержат очень мало данных для суждения о хозяйственной жизни и социальном строе населения древней Кулха. В надписи, повествующей о втором походе против Кулха (УКН, 155, D), приведены, правда, цифры захваченной добычи (1500 коней, 17 300 голов крупного рогатого скота и 13 600 голов мелкого рогатого скота), но они являются итоговыми за целый год, когда, наряду с Кулха, имел место также поход и против страны Витерухи (вероятно, соседней с Кулха области). Поэтому трудно сказать, какая часть из этой добычи была захвачена в Кулха и какая в Витерухи.

По всей вероятности, Кулха являлась значительным очагом металлургии, в частности металлургии железа. Жившие здесь племена в античности, как известно, были знамениты этим. Кроме того, выше мы уже привели сообщение урартского цяря Сардури, который в «царском городе» страны Кулха Илдамуша заставил приготовить для себя «железную печать» и поставил надпись в этом же городе (УКН, 155, D, 11—12). Это единственное упоминание железа в урартских текстах относится к середине VIII в. до н. э. Железная печать в честь одержанных им побед, несомненно, была сделана для Сардури в городе Илдамуша местными мастерами, очевидно, славившимися своим искусством в этом деле. Мы склоны и здесь видеть свидетельство о развитии металлургии железа в древней Колхиде (Кулха).

Древняя Колхида, «царство Кулха» урартских надписей, несомненно, являлась таким же прочным и сильным политическим образованием, каким являлась соседняя с ней Диаухи. Как и Диаухи, Кулха вряд ли можно считать простым союзом племен. Вероятно, к VIII в. до н. э., по крайней мере, оно было уже государственным образованием раннеклассового типа. С этой точки зрения весьма симптоматичным кажется нам сообщение урартского царя Сардури II о том, что он в «царском городе» страны Кулха Илдамуша «irdi (наместника) страны Кулха умертвил».

Конечно, трудно сказать, насколько полную аналогию можно провести между урартскими «irdi» и «irdi страны Кулха», но, судя по характеру Колхидского объединения, как оно нам представляется, допустимость подобной аналогии не кажется нам исключенной. Это говорит о том, что Кулха — государственное образование.

Конечно, если древняя Кулха и была уже государственным образованием, на столь высокой ступени развития, надо думать, стояло лишь ведущее население этого крупного политического образования. На обширной территории Юго-Восточного и Восточного Причерноморья, на которую распространялась его политическая гегемония, население, поднявшееся на уровень раннеклассового общества, составляло небольшой островок в окружающем его море племен, все еще живущих в условиях первобытнообщинного строя. Характерно, что урартский царь Сардури II, предприняв поход против Кулха, на территории последней пленил «Хахани, царя страны Хушалхи (вместе с его) народом» и поселил их в своей стране (УКН, 155, С, стк. 1—5). Несомненно, речь идет здесь не о «правителе области» царя страны Кулха (в таком случае писец употребил бы идеограмму «правитель области»), а о вожде («царе») отдельного племени, находившемся в подчинении у царя Кулха. Вероятно, лишь поэтому то, что было сделано против него и его племени, рассматривалось урартийцами как «поход против страны Кулха». Такое же положение, как об этом говорилось выше, наблюдается и в соседней с Кулха Диаухи.

 

 

 

 

 

 

***

 

После Сардури II (764—735) в урартских надписях больше уже ничего не говорится о стране Кулха, о столкновении с ней. Вполне возможно, что таких столкновений и не было, так как вскоре как у Урарту, так и у Кулха появились более грозные враги в лице вторгшихся с севера скифо-киммерийцев и старые соперники — Кулха и Урарту, стали союзниками (фактическими, во всяком случае) в борьбе с этой грозной силой. В судьбе Кулха киммерийское вторжение в 20-х гг. VIII в. до н. э., как нам кажется, должно было иметь роковое значение.


[1] Наири-Урарту, с. 58; УКН, 36, 127, 1; 128 А 1; 128 В I.

[2] «Надпись на быках», стк. 102—107 (Beiträge zur Assyriologie...,VI, I с. 148—150; ARAB, I, §§ 660—662).

[3] Наири-Урарту, с. 13—20.

[4] Тиглатпаласар 1. Надпись на призме, столб, IV, стк. 43—столб. V, стк. 32.

[5] Наири-Урарту, с. 25 и др.

[6] АRАВ, I, §§ 660—662; АВИИУ, №31.

[7] Пиатровский Б.Б.Истории и культура Урарту,1944,с.201-202.

[8] УКН, 36, прим. 5; 128 В I, прим. 20.

[9] Хеnophon.Anabasis, IV, 4, 18; 6,5; 7, 1—2; V, 5, 17.

[10] Мещанинов И. И. Циклопические сооружения Закавказья.— Известия ГАИМК, XII (1—2), вып. 4—7; его же. Восточное Закавказье времен халдских завоеваний.— ВДИ. 1937, №1; Пиотровский Б. Б., Гюзальян Л. Т. Крепости Армении доурартского и урартского времени. — Проблемы истории материальной культуры, 1933. №5—6; Меликсетбек  Л. М. Мегалитическая культура в Грузии, 1939, с. 43 и след. (на груз. яз.) и др.



ГЛАВА IX

 

СКИФО-КИММЕРИЙСКИЕ ВТОРЖЕНИЯ. РАЗГРОМ ЮЖНО-

КОЛХИДСКОГО ЦАРСТВА

 

Скифами и киммерийцами древние греки называли население обширной территории к северу от Главного Кавказского хребта — Северного Кавказа и южнорусских степей.

Эти названия обыкновенно имели собирательное значение и в таком случае не обозначали этнически однородного населения. В горной цепи Большого Кавказа издавна жили абхазо-адыгейские (на западе), бацбийско-кистинские (в центре) и дагестанские (на востоке) племена. Судя по археологическим данным, это население по своей материальной культуре было тесно связано с населением Южного Кавказа.

Однако в этих краях, наряду с северокавказскими племенами, жили также племена другого происхождения. В Прикубанье и Крыму, например, жили киммерийские племена (в узком смысле), родственные, очевидно, иранским или, возможно, фракийским племенам. В первой половине I тыс. до н. э. происходит процесс интенсивного проникновения с востока на Северный Кавказ и в южнорусские степи новых ираноязычных племен, именуемых скифами. Так первоначально, по-видимому, назывались племена, обитавшие к востоку от нижнего течения Волги и лишь затем проникшие на ее западный берег и на Северный Кавказ.

Впоследствии термины «скифы» и «киммерийцы» приобрели собирательное значение и обозначали (так же, как позднее и термин «сарматы») жившие в этих краях как ирано-язычные племена, так и население, говорившее на кавказских языках.

Значительная часть скифо-киммерийских племен вела кочевую жизнь и занималась главным образом скотоводством. У них очень сильно было развито коневодство. Конница этих воинственных кочевников, обладавшая большой подвижностью, представляла могучую силу, способную смести все на своем пути. Вторгшееся на юг киммерийское войско, например, состояло сплошь из конницы и владело незнакомой до того времени на Древнем Востоке конно-стрелковой тактикой.

Вторжение в богатые южные области для этих кочевников являлось весьма заманчивым.

И вот во второй половине VIII в. до н. э. с севера, из южнорусских степей и с Северного Кавказа, начались крупные скифо-киммерийские вторжения на юг. Особую силу этим вторжениям придавало, очевидно, то обстоятельство, что к скифам и киммерийцам примкнули многие племена, жившие на Кавказе и в более южных областях (Малой Азии и др.), до этого терпевшие много притеснений со стороны своих могучих соседей — крупных древневосточных государств[1].

Вторжения северных кочевников в южные области (Закавказье и Ближний Восток) произошли несколькими потоками.

В 30-х или 20-х гг. VIII в. до н. э. в Переднюю Азию вторглись значительные массы киммерийцев, а несколько позже другим путем произошло уже вторжение скифских племен. Киммерийцы вторглись по т. н. Меотидо-Колхидской дороге, тянувшейся вдоль восточного побережья Азовского и Черного морей, скифы же шли вдоль западного побережья Каспийского моря, через Дербентский проход[2]. Об этом мы имеем довольно красноречивые свидетельства древнегреческих авторов, в частности Геродота (1, 103—104, IV, 12).

Однако, исходя хотя бы из археологического материала, наряду с указанными выше дорогами, следует также и перевалы Большого Кавказа (Дарьяльское ущелье и др.) признать теми артериями, по которым происходило проникновение северных кочевников на юг[3].

Древнейшие сведения о вторжении киммерийцев сохранились в ассирийских письмах эпохи Саргона II (722—705). В разведывательных донесениях ассирийскому царскому двору речь идет о крупных поражениях, которым подверглись урартийцы со стороны киммерийцев[4].

Урартское войско, выступившее против киммерийцев, подверглось тяжелому разгрому еще до 715 г. до н. э.[5] и, по-видимому, где-то в районе страны Гурианиа. Эту последнюю исследователи склонны отождествлять с упоминаемой в летописи урартского царя Сардури II страной Куриани (УКН, 155, F 6), которая находилась близ Чалдырского озера, возможно, в верховьях Куры, с названием которой ее наименование обнаруживает близость[6].

Прежде чем достигнуть этого района, вторгшиеся киммерийцы, несомненно, должны были пройти через территорию Кулха (Колхиды). Они же проникли именно по этой дороге, вдоль Восточного побережья Черного моря. Трудно сомневаться в том, что первый сокрушительный удар был нанесен киммерийцами именно царству Кулха, которое и было разгромлено под их ударами. Характерно, что, как нам известно из древнегреческих источников, киммерийцы подвергли разгрому Юго-Восточное Причерноморье, в частности недавно основанные здесь греческие колонии (например, Синоп)[7].

Вторгшиеся киммерийцы осели, вероятно, не только в северо-восточной части Малой Азии, но и значительно севернее, во многих местах Южного Закавказья. Вероятно, киммерийское племя треров дало название горному хребту и области в Южной Грузии — Триалети («Трел» древнеармянских источников).

Однако разгромом Кулха (Южно-Колхидского царства) воспользовались, вероятно, и древние соседи этого сильного политического образования, терпевшие раньше, несомненно, много притеснений от его правителей. Эти племена начали проникать на территорию, находившуюся до этого под контролем правителей Колхидского царства. Этим можно объяснить, например, то, что племена Витерухи, которые мы находим в IX—VIII вв. где-то вблизи района нынешнего Ленинакана, позже оказываются далеко отсюда, в прибрежной полосе. Вероятно, это бизеры (βύζηρες) греческих источников, упоминаемые на Черноморском побережье, южнее устья Чорохи, а также частично (см. у Страбона) и в горах Северо-Анатолийского хребта. Они же дали, по всей вероятности, название древнегрузинской области «Одзрхе»—ÏÞÒâÄ (древнейшее название области Самцхе). Продвинувшимися на северо-запад, на древнеколхидскую территорию, оказываются также упоминаемые в урартских источниках вблизи района Ленинакана племена Катарза, название которых позднее всплывает в названии области Котарзена, лежащей у Мосхийских гор и перевала Годердз (перевал от Самцхе в Аджара). Не исключено также, что на северо-запад проникли и племена иганиехов, живших в урартскую эпоху в районе Чалдырского озера. Исследователи, как об этом уже говорилось выше, связывают их с гениохами, упоминаемыми античными источниками в Юго-Восточном Причерноморье.

Ведущее население Южно-Колхидского царства в эту трудную для него эпоху, вероятно, частично было истреблено, а частично вытеснено в соседние районы. Этнически оно, видимо, было западногрузинского происхождения. Проникновение на его территорию других племен, по-видимому, вбило клин в территорию сплошного распространения западногрузинских (мегрело-чанских) племен, изолировав друг от друга две основные их группировки: группу племен, жившую в Юго-Восточном Причерноморье, от группы племен, жившей в Восточном Причерноморье (современная Западная Грузия). Впоследствии в обоих этих районах сложились новые объединения, о которых у нас речь будет идти ниже.

 

***

Вторгшиеся с севера племена, наряду с Малой Азией и некоторыми другими южными областями (например, область Манейского царства в Приурминском районе и др.), осели, несомненно, во многих местах Закавказья. Об этом говорят некоторые данные древней топонимики. Название области Триалети, по-видимому, находится в связи с названием киммерийского племени треров. Можно назвать и другие подобные примеры. В древнегреческих и древнеармянских источниках одна из областей Восточной Грузии — Квемо-Картли носит название „Γωγαρησή” (арм. «Гугарк»). По мнению академика А. Г. Шанидзе[8], в данном названии можно выделить западногрузинский (мегрело-чанский) суффикс происхождения человека «ар-и» (соответствующий восточногрузинскому «-ели»). В оставшемся в качестве корня «гог» можно усмотреть название скифов «гог». Библейские комментаторы (в частности уже Иосиф Флавий) в библейских названиях «Гог» и «Магог» склонны видеть скифов. Наличие в качестве названия Квемо-Картли наименования скифов может указывать на происшедший здесь факт поселения скифских племен и установления ими в определенный период своей политической гегемонии на данной территории. Это тем более вероятно, что подобное положение налицо, по-видимому, и в соседней (с востока) области Сакашене. Согласно Страбону, в одной из северных областей Армении поселились саки (скифы), по имени которых данная область начала называться «Сакашене» (XI, 29, 4).

В письменных источниках у нас, к сожалению, нет данных о более северных районах Закавказья, в частности Грузии. Однако некоторые из вторгшихся с севера племен осели, по всей вероятности, и в этих районах.

Следует указать на факт наличия в материальной культуре Грузии и Закавказья в этот период скифских элементов, что должно указывать на интенсивные связи в эту эпоху населения Закавказья со скифами и киммерийцами, а также, возможно, и на наличие отдельных групп скифо-киммерийцев на территории Закавказья.

В материальной культуре Закавказья конца VII—VI в. н. э., наряду с местным и древневосточным, ясно выделяется и скифский элемент[9]. Памятники скифской культуры — предметы вооружения (типичные для раннескифской культуры железные акинаки, бронзовые и железные наконечники стрел и железные боевые топоры), части конской сбруи (удила и псалии) и произведения искусства звериного стиля — обнаружены во многих разных пунктах на территории Восточной и Западной Грузии[10]. В Восточной Грузии скифские предметы фиксированы на Самтаврском могильнике[11], в погребениях Тлийского могильника[12], в Дванском некрополе[13] в погребении из селения Цицамури, на поселении Могрили-Гора, в святилище из Меланни[14], на поселениях в Дигоми и Ховле[15].

В Западной Грузии скифские элементы засвидетельствованы в погребениях Куланурхского некрополя[16], на могильнике Гуад-Иху[17], в пос. Колхида[18], на Красномаяцком могильнике[19], в погребениях Брили[20], Мерхеули, Нигвзиани, Палури[21] и др.

В Армении скифские предметы найдены при раскопках урартской крепости на Кармир-Блуре (окраина Еревана), а также в северных районах Армении, в том числе в районе Севанского озера. На территории Азербайджана скифские предметы, относящиеся к более поздней эпохе, V в. до н. э., найдены в большом количестве при раскопках в Мингечауре. Здесь были найдены, например, круглые бронзовые зеркала с ручками, украшенными фигурками животных, бронзовые браслеты с концами в виде оскаленных головок хищников с длинными ушами, а также большое количество скифских наконечников стрел. Исследователи здесь видят даже захоронения самих скифов[22].

Киммеро-скифские вторжения сыграли большую роль в жизни населения Закавказья и Ближнего Востока. Вторгшиеся племена наводили ужас на местное население, подвергая опустошению целые области. Они прошли Малую Азию, достигнув ее западных границ, вторглись в Сирию и Палестину и подошли к границам Египта. Ценой большого напряжения сил правителям крупных древневосточных государств (Египта, Ассирии, Урарту) удалось сдержать их натиск и спасти свои государства от полного разгрома. Скифы и киммерийцы осели в разных местах Закавказья и Ближнего Востока и еще долгое время играли значительную роль в политической жизни этих областей.

Нельзя полагать, что уже в начальный период своих вторжений скифы и киммерийцы вели вооруженную борьбу с населением всего Закавказья и Ближнего Востока. Несомненно, многие, преимущественно более слабые объединения, терпевшие притеснения от своих могучих соседей, даже присоединялись к скифо-киммерийцам, намереваясь с их помощью добиться успехов в борьбе со своими соседями.

Можно думать также, что эффективная борьба скифов и киммерийцев против крупных древневосточных государств в значительной степени была бы невозможна при враждебном отношении к ним со стороны населения Закавказья.

Однако наступательный порыв вторгшихся племен вскоре иссяк. Правда, они и после этого играли значительную роль в событиях на Ближнем Востоке, но главным образом как союзники или наемные войска правителей крупных древневосточных государственных образований.

 

***

То, что мы наблюдаем со скифами и киммерийцами, действовавшими на территории, примыкавшей с юга к Закавказью, несомненно, произошло и с теми скифо-киммерийскими племенами, которые обосновались на территории самого Закавказья. Не будучи особенно многочисленными, а также стоя на сравнительно более низкой ступени культурного и общественного развития, осевшие здесь скифо-киммерийцы вскоре должны были попасть под влияние местных политических объединений и в конце концов слиться, ассимилироваться с местным населением. Однако бурная эпоха скифо-киммерийских вторжений и связанных с ними других потрясений не могла пройти бесследно и для населения Закавказья, в частности, Грузии. Стали более интенсивными связи как с севером (Северный Кавказ, Северное Причерноморье и т. д.), так и с южными районами (Малая Азия, Урарту, Иран). Сопровождающее этот процесс проникновение сильного потока соседних культур не могло в конечном счете не отразиться благоприятно на процессе развития культуры населения Закавказья, в том числе и Грузии.

Кроме того, скифо-киммерийокие вторжения способствовали изменению политической обстановки и в Закавказье, вызвав разгром одних объединений (например, Кулха — Южно-Колхидского царства) и способствуя выдвижению других.

Бурная эпоха с постоянными войнами, в условиях довольно высокого уровня развития производительных сил и производственных отношений, переходящих в некоторых случаях уже в раннеклассовый строй, не могла также не способствовать дальнейшему обострению борьбы между отдельными объединениями кавказских племен и образованию в процессе этой борьбы новых крупных и прочных политических единиц, стоящих на грани государственности или же представлявших собой уже раннеклассовые государственные образования.


[1] Всемирная история, 1, 1955, с. 528 и след.

[2] Манандян Я. А. О некоторых проблемах истории древней Армении и Закавказья. Ереван, 1944, с. 43 и след.

[3]  Крупнов Е. И. О походах скифов через Кавказ. — В сб.: Вопросы скифо-сарматской археологии (по материалам конференции ИИМК АН СССР, 1952). М., 1954, с. 186—194.

[4] Дьяконов И. М. АВИИУ, №50 (10) (в публикации ассирийской царской корреспонденции Harper-a—«Аssyrian and babylonian letters belonging to the collection of the British Museum», и Waterman-a— Royal correspondence of the Assyrian Empire», N 197).

[5] Наири-Урарту, с. 278—281; Барамидзе А. А. К вопросу о датировке проникновения киммерийцев в Переднюю Азию. — САНГ, 1955, т. XVI, №8.

[6] Пиотровский Б. Б. История и культура Урарту, с. 295.

[7] Максимова М. И. Античные города Юго-Восточного Причерноморья, 1956, с. 37 и др. Хотя этот разгром произошел, может быть, не в период первого киммерийского вторжения, а во время последующих набегов осевших в Малой Азии (Каппадокии) киммерийцев (об этом см. ниже).

[8] Шанидзе А. Г. Два чано-мингрельских суффикса в грузинском и армянском языках. — Записки Восточного Отделения Имп. Русского Археологического общества, т. XXIII, 1916, с. 365—372.

[9] Пиотровский Б. Б. Археология Закавказья, с. 115, 129.

[10] Подробно о материале скифского типа, найденного на территории Грузии, см.: Пирцхалава М. С. К вопросу о распространении памятников скифской культуры в материальной культуре древней Грузии. — В сб.: Вопросы археологии Грузии. Тбилиси, 1978, с. 31—52 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[11] Абрамишвили Р. М. К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии. — ВГМГ, т. XXII—В, 1961 (на груз. яз.).

[12] Техов Б. В. Скифы и Центральный Кавказ в VII—VI вв. до н. э. М., 1980.

[13] Макалатия С. И. Раскопки Дванского некрополя. — СА, 1949, XI.

[14] Полевые археологические исследования в Грузии в 1969 г. Тбилиси, 1971.

[15] Мусхелишвили Д. Л. Археологический материал поселения Ховле-Гора. Тбилиси, 1978, с. 101 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[16] Трапш М. М. Труды, I. Сухуми, 1970.

[17] Трапш М. М. Труды, II. Сухуми, 1969.

[18] Там же, I, с. 195—197.

[19] Там же, II, с. 181.

[20] Гобеджишвили Г. Ф. Археологические раскопки в Советской Грузии. Тбилиси, 1952, табл. ХLIII—XLVI (на груз. яз.).

[21]Барамидзе М. Б. Мерхеульский могильник, с. 79, табл. VI— VIII (на груз. яз., резюме на рус. и англ. яз.).

[22] Пиотровский Б. Б. Указ, соч., с. 119—120. Раскопки в Мингечауре дали вообще исключительно ценный материал по истории материальной культуры не только данного района, но и Закавказья вообще. Результатам этих раскопок посвящего много исследований, значительная часть которых опубликована в сборнике «Материальная культура Азербайджана» (т. I. 1949 и сл.).




ГЛАВА X

 

ИЗМЕНЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОБСТАНОВКИ В ГРУЗИИ И СОСЕДНИХ

СТРАНАХ В VII—VI вв. до н. э. МИДИЯ, ПЕРСИДСКАЯ ДЕРЖАВА

И ОБЪЕДИНЕНИЯ ГРУЗИНСКИХ ПЛЕМЕН

 

 

К концу VII в. до н. э. на территории, примыкающей к Грузии и вообще Закавказью с юга, гегемония перешла к Мидийской державе.

Мидийское царство сложилось в северо-западной части Ирана, на территории, примыкающей к Закавказью с юго-востока. В основном это была территория современного Южного (Иранского) Азербайджана[1].

Ставшее могущественным Мидийское царство, заключив союз с Вавилонией, в конце VII в. разгромило Ассирию, а в начале VI в. и Урарту. Датой окончательной ликвидации независимости Урарту можно признать примерно 590 г. до н. э.[2] Урарту, по крайней мере его центральные районы были включены в состав Мидийской державы.

Нельзя полагать, что закавказские племена, терпевшие столь долго тяжелое ярмо урартского господства, оставались индифферентными при агонии Урарту. Скорее всего нужно думать, что они приняли активное участие в разгроме Урартской державы, в частности в падении урартской власти в северных районах Урарту (Южное Закавказье).

Распространение политической гегемонии картских племен («сасперы»-иберы?) на отдельные районы, входившие раньше в состав Урарту и населенные, возможно, урартскими же племенами, подготовило почву для ассимиляции части урартских племен с картскими племенами. Ряд красноречивых примеров из лексики грузинского языка является свидетельством того, что с грузинскими племенами на самом деле смешался определенный поток урартийцев и других племен Южного Закавказья[3].

Процесс усиления крупных восточногрузинских и армянских объединений, сложившихся в бурную эпоху киммеро-скифских вторжений и падения могущественных древневосточных государств, сильно затормозился после того, как на смену довольно непрочному Мидийскому государству пришла могущественная Персидская держава Ахеменидов.

Последняя возникла в середине VI в. до н. э. в южной части Ирана (Персиде). Персы являлись одним из иранских племен. Во главе Персидской державы стал в качестве правящей династии знатный род Ахеменидов, в результате чего эта держава известна и под названием Ахеменидского царства. Первым представителем династии Ахеменидов был царь Кир, возглавлявший Персидскую державу с середины VI в. до 529 г., когда он пал в битве с племенами массагетов, живших в Закаспийской области.

Население Грузии, жившие южнее грузинские племена, как и армянские, попали в ту или иную зависимость от Ахеменидов.

Согласно Геродоту, сасперы вместе с матиенами и алародиями составили 18-й округ (сатрапию) Персидской империи. Им было назначено платить (ежегодно) 200 талантов серебра. Племена же Юго-Восточного Причерноморья образовали отдельную, девятнадцатую сатрапию — округ: «Мосхам, тибаренам, макронам, моссиникам и марам было предписано (платить ежегодно) 300 талантов серебра, это девятнадцатый округ» (Геродот, III, 94). Геродот и в отношении всех других сатрапий указывает количество дани в талантах серебра. Однако это вовсе не значит, что дань на самом деле выплачивалась в серебряных монетах или вообще драгоценными металлами. Несомненно, что преобладающая часть доставлялась в виде разнообразных натуральных приношений. Перевод стоимости этих приношений в таланты серебра принадлежит самому Геродоту или его источнику. Нельзя не отметить также и то, что состав плательщиков дани, так же как характер и объем дани, в течение времени претерпели много изменений[4].

Судя по составу вышеназванных двух сатрапий, Юго-Восточное Причерноморье и территория Южной Грузии непосредственно были включены в состав Персидской державы Ахеменидов. Однако Ахеменидам, по-видимому, не удалось непосредственно включить в состав своего государства население более северных районов Грузии (совр. Восточная и Западная Грузия). С этой точки зрения заслуживает внимания сообщение Плутарха о том, что «иберы (т. е. население Восточной Грузии. — Г. М.) не покорялись ни мидянам, ни персам, избежали даже и македонского владычества»[5]. Возможно, в некоторой зависимости от Ахеменидов находилось и население совр. Восточной Грузии, хотя оно и не подчинялось непосредственно персидской администрации. В отношении же Западной Грузии мы имеем свидетельство того же Геродота о том, что колхи (у Геродота в данном случае — это население южной и центральной части современной Западной Грузии) не входили ни в одну из сатрапий: «....колхи, — говорит Геродот, — обложили себя (добровольными) приношениями, а также и соседи их до Кавказского хребта (ибо до этого хребта простирается владычество персов, а страны к северу от Кавказа и не думают о персах); итак, они (колхи. — Г. М.) еще и до нашего времени в каждый пятый год доставляли дары, которыми себя обложили: сто мальчиков и сто девочек» (III, 97).

На развалинах Южно-Колхидского царства (Кулха), на территории совр. Западной Грузии в VII—VI вв. до н. э. сложилось крупное политическое образование — Колхидское царство. Соседние картские (восточногрузинские) племена называли эту область Эгриси по этническому наименованию ее населения (эгров, или мегров, — мегрелов). Население этой области позднее рассматривало себя преемником древних колхов. Может быть, и сообщение писателя III в. до н. э. Аполлония Родосского о кирбах («записи их отцов», которые хранились у тогдашних колхов) также является свидетельством наличия преемственности между позднеколхидским и древнеколхидским (Кулха) царствами. Перенесение греками сказаний о древней (Южной) Колхиде на позднюю (находящуюся в бассейне р. Риони) Колхиду (цикл сказаний об аргонавтах), а также, как нам кажется, и самого названия «Фасис» с р. Чорохи на р. Риони тоже может указывать на эту преемственность. В сообщениях древнегреческого историка Геродота (V в. до н. э.) речь идет именно об этом, сложившемся на территории Западной Грузии, политическом образовании колхов. Говоря о нем, Геродот, несомненно, подразумевает одно определенное политическое образование — ведь оно взяло на себя единое обязательство по отношению к Ахеменидской державе—посылать «каждый пятый год» сто мальчиков и сто девочек.

По сведениям Геродота можно определить и границы этого Колхидского политического образования. Почти все Юго-Восточное Причерноморье входило в 19-ю сатрапию Персидской державы (тибарены, моссиники, макроны, мосхи, мары), колхи же, т. е. Колхидское политическое образование — современник Ахеменидской державы, находились вне этой сатрапии, следовательно, севернее ее территории. Если область упоминаемых среди племен, входящих в 19-ю сатрапию, мосхов подразумевает ту же область, которая имеется в виду в более поздних античных источниках (например, у Страбона) в качестве «страны мосхов», то это примерно средневековая грузинская Месхети — Южная Грузия. Однако это нам кажется маловероятным. Скорее всего, здесь речь идет о населении северной Каппадокии, части территории малоазийских мушков, так как в войске ахеменидского царя Ксеркса, вторгшегося в Грецию, мосхи и тибарены (племена жившие в районе севр. Орду) были объединены под одним начальством. Таким образом, основываясь лишь на упоминании мосхов, трудно судить о северных пределах 19-й сатрапии. Однако можно воспользоваться другими данными: так, например, как известно, макроны, входящие в эту сатрапию, по античным источникам, локализуются в районе Трапезунда, а также и восточнее от него по Черноморскому побережью. Можно указать и на то, что непосредственно южнее устья р.  Чорохи жили племена бизеров, в которых можно видеть племена витеров урартской эпохи, проникшие сюда с востока после разгрома древнего Кулха и занявшие часть его территории; а Одзрахе древнегрузинских источников, которой дали наименование эти племена, простиралась «от Тасискари до Сперского моря (Черное море») (КЦ, 9). Вряд ли эти старые враги колхских племен могли подразумеваться под геродотовскими «колхами». Наконец, можно указать на тот бесспорный факт, что в узком значении название «колхи» в античности обнимало территорию, простиравшуюся на юге лишь до устья р. Чорохи.

Таким образом, современное Ахеменидам Колхидское политическое образование находилось к северу от устья р. Чорохи. В северном направлении его территория, очевидно, не доходила до Кавказского хребта, так как Геродот говорит о колхах и об «их соседях до Кавказского хребта», обложивших себя «добровольными приношениями» по отношению к Ахеменидам. Тот же Геродот северный предел распространения колхского владычества усматривает где-то в районе р. Риони (Фасис), так как говорит, что «от озера Меотиды до реки Фасиса и владений колхов тридцать дней пути...» (I, 104). Конечно, перед нами весьма общее выражение и оно никак не подразумевает, что северная граница владений колхов находилась на самом Фасисе. Это невероятно и потому, что здесь находились все основные центры данного политического образования.

Судя по древнегреческим источникам (поздние варианты сказания об аргонавтах и др.), политический центр этого колхидского объединения находился на р. Риони (Фасис). Здесь, на среднем и нижнем течении Риони, как мы увидим ниже, по археологическим данным, находились и экономически наиболее развитые районы страны. В связи с этим можно указать также на сообщение автора конца V в. до н. э. Ксенофонта— полководца армии греческих наемников, о том, что в его войске, стоящем в г. Котиоре (совр. Орду), некоторые подняли вопрос о походе к Фасису морским путем и овладении страной фасианов[6]. «В то время, — прибавляет Ксенофонт, — там царствовал потомок Ээта» (Хеnoph., Аnаb., V, 6, 36 и cл.). Таким образом, царство потомков легендарной Колхиды Ксенофонту и его спутникам представляется лежащим на р. Фасисе (совр. р. Риони).

Кроме тех «добровольных приношений» Ахеменидам, о которых говорит Геродот в связи с колхами, эти последние, очевидно, приняли на себя также обязательство выставлять в случае надобности вспомогательные войска. Об этом говорит сообщение того же Геродота о народах, участвовавших в известном походе персидского царя Ксеркса против Греции в 480 г. до н. э. Среди участников персидского войска Геродот называет и колхов: «Мары, — говорит Геродот, — имели на головах туземные плетеные шлемы и (вооружены были) небольшими кожаными щитами и дротиками. Колхи на головах (носили) деревянные шлемы и имели небольшие сыромятные щиты и короткие копья, а кроме того ножи. Над марами и колхами начальствовал Фарандат, сын Теаспия» (VII. 79).

Еще во времена Геродота (484—425) колхи выполняли свои обязательства по отношению к правителям державы Ахеменидов: «Они еще и до нашего времени, — говорит Геродот, — в каждый пятый год доставляли дары, которыми себя обложили: сто мальчиков и сто девочек» (III, 97). Однако, по сведениям Ксенофонта, прошедшего по Южной Колхиде в 401 г. до н. э., выясняется, что от зависимости по отношению к Ахеменидам освободились многие жившие намного южнее колхов племена. В это время, по словам Ксенофонта, «кардухи, халибы, халдеи, макроны, колхи, моссиники, койты .и тибарены не были подчинены (персидскому) царю» (Аnаb., кн. VII, гл. 7, § 25). Правда, здесь прямо говорится, что «колхи» не подчинялись царю, однако под «колхами» здесь, как и в других местах ксенофонтовского «Анабасиса», вероятно, подразумевается население района г. Трапезунда, а не политическое образование, существовавшее в то время на территории совр. Западной Грузии. Это последнее, как мы видели выше, Ксенофонт упоминает под названием «фасианов». Но и тот факт, что от персидского царя освободились племени кардухов, халдов, тибаренов, макронов, моссиников и др., жившие южнее колхов, ближе к центрам Ахеменидской державы, заставляет нас предполагать, что и колхи, должно быть, стали свободными от тех обязательств, которые они несли по отношению к Ахеменидам. Это была тяжелая пора в жизни Персидской державы, период внутренних неурядиц, ожесточенной борьбы за престол между членами царской семьи и т. д. Вскоре, однако, положение несколько стабилизировалось и Ахеменидам, возможно, удалось восстановить свою власть над многими вышеперечисленными племенами Юго-Восточного Причерноморья. Добились ли они восстановления своих позиций и в отношении Колхиды — трудно сказать. Если принять во внимание, что по сравнению с геродотовским периодом (V в.) в IV в. Ахеменидская держава вообще представляла собой более слабое государство и вела упорную борьбу за сохранение своих владений даже в Малой Азии, то вполне вероятно, что зависимость Колхиды от Персии сильно ослабла или же, возможно, полностью прекратилась.


[1] К история Мидии см.: Дьяконов И. М. История Мидии. М. — Л., 1956; Алиев И. Г. Мидия — древнейшее государство на территории  Азербайджана. — В кн.: Очерки по древней истории. Азербайджана. Баку. 1956; его же. История Мидии. Баку, 1960.

[2] Дьяконов И. М. Последние годы Урартского государства по ассиро-вавилонским источникам. — ВДИ, 1951, №2; ср.: М е л и к и ш в и л и Г. А. Наири-Урарту, с. 319.

[3] Сванидзе А. Материалы по истории алародийских племен, с. 40—41. Наличие в грузинских выражениях явно урартских слов (ivri, tar(a)i, ari) в сочетании с именем бога Алале, неизвестного в пантеоне центрального Урарту, указывает на то, что с грузинскими племенами ассимилировались именно урартийцы, жившие на северной окраине распространения урартских племен (Южное Закавказье)

[4] Altheim F. und  Stiehl R. Ein asiftische Staat. Feodalismus unter den Sassaniden und ihren Nachbarn, Bd.I.Wiesbaden, 1954,c.157 –160.

[5] Плутарх. Помпей, XXXIV.

[6] В древнегреческих источниках это название часто встречается в качестве синонима названия «колхи».




ГЛАВА XI

 

КОЛХИДА В VI—IV вв. до н. э.

 

В письменных источниках мы, к сожалению, находим исключительно мало материала по истории этого значительного политического образования—Колхиды, современника Персидской державы Ахеменидов. Однако скудность данных письменных источников частично компенсируется наличием ценного археологического материала из Западной Грузии этого периода, позволяющего судить о многих вопросах социально-экономической жизни населения интересующей нас области.

В Колхидской низменности, в границах которой в основном существовало данное политическое образование, ведущей отраслью хозяйства, как и прежде, было земледелие. Основные земледельческие орудия, так же как и боевое оружие, в Колхиде этого времени изготовлялись из железа, что сильно повысило производительность труда и способствовало развитию хозяйственной жизни. В земледелии в это время, по всей вероятности, пользовались железным плугом, что, несомненно, способствовало значительному прогрессу полеводства.

Г. Ф. Гобеджишвили при археологических раскопках 1952 г. в Сванети обратил внимание на железный лемех, который был открыт местными жителями вместе с некоторыми предметами, имеющими параллель в материалах Брильского могильника (горная Рача) IV в. до н. э. Железный лемех примерно этой же эпохи был обнаружен М. М. Траншем в Абхазии. Несомненно, это обстоятельство подразумевает наличие железного плуга и в низменной, стоящей на более высокой ступени развития части древней Колхиды. За последние годы участились находки сельскохозяйственных орудий и в погребениях. Особенно примечательны открытия в целом ряде погребений VII—VI вв. до н. э. cc. Нигвзиани и Уреки железных мотыг (иногда несколько десятков в каждом погребении) и, что особенно важно, железных лемехов или лемехообразных орудий[1].

Исследователи также обращают внимание и на встречающиеся изображения быка, впряженного в ярмо, что кажется косвенным указанием на наличие в Западной Грузии пахотного орудия, для которого в качестве тягловой силы широко использовались быки (наблюдения Н. В. Хоштария).

Часто в связи с этим вопросом указывают также на упоминание в сказании об аргонавтах стального плуга, применяемого в Колхиде. Хотя вовсе не обязательно, конечно, во всех деталях этого сказания усматривать отображение реальной обстановки в Колхиде, однако употребление пахотного орудия в Колхиде в античную эпоху бесспорно, хотя бы потому, что в это время в греко-римском мире, с которым население Колхиды посредством греческих колоний Восточного Причерноморья находилось в интенсивных сношениях, везде применялся в земледелии плуг, который хорошо известен и из соседнего с Колхидой Боспорского государства[2]. Но, как было сказано выше, есть все основания полагать, что пахотное орудие в Грузии, в частности в ее западной части, применялось намного раньше и должно было появиться на местной же почве. Свидетельство этого можно найти и в этнографическом материале, показывающем исключительное своеобразие и древность пахотных орудий во многих районах Грузии[3].

Кроме зерновых в Западной Грузии этой эпохи большую роль в сельском хозяйстве играли такие культуры, как лен и конопля. Еще более развивается садоводство и виноградарство. Свидетельство развития последнего можно усмотреть в распространении в Западной Грузии больших глиняных сосудов-пифосов для хранения вина и др. сельскохозяйственных продуктов[4].

Наряду с земледелием дальнейшее развитие получает и скотоводство. Как и прежде, оно остается ведущим в хозяйстве населения горных районов, хотя занимает почетное место и в среде жителей равнины. В горных районах большое значение имело разведение мелкого рогатого скота, в равнине же больше культивировалось разведение крупного рогатого скота, развивалось также и свиноводство. Несомненно, как в горных районах, так и в равнине было известно пчеловодство[5].

Археологические материалы из раскопок поселения и могильников (особенно богатых погребений в Вани) свидетельствуют о развитии профессиональных ремесел, в первую очередь гончарного, златокузнечества, обработки металла и т. д.[6] Важное место занимает и обработка льна, которой Колхида была известна во всем античном мире. Колхидский лен наряду с высококачественной египетской льняной тканью славился, в тогдашнем мире, Геродот (II, 105) указывает на то, что лен и изделия из него являлись объектом экспорта из Колхиды. Страбон при описании Колхиды говорит, что страна эта «производит также в изобилии лен, пеньку, воск и смолу. Производство льна приобрело даже известность; его вывозили в чужие земли» (XI, 2, 17). Другие, более конкретные сведения античных авторов подтверждают данные о развитии в исторической Колхиде обработки льна. Так, Ксенофонт говорит, что халибы, населявшие территорию Южной Колхиды, «носили льняные панцири, доходившие до нижней части живота, а вместо чешуек панциря они пользовались сучеными, туго переплетенными веревками» (Аnab., кн. IV, гл. VII, § 15).

Об обработке льна в Колхиде имеются и археологические данные. Согласно указанию Н. В. Хоштариа, на территории Колхиды мы имеем остатки льна с начала I тыс. до н. э. К VII в. до н. э. относятся остатки льняной ткани из с. Уреки (Махарадзевский р-н). Отпечатки льна имеются также на небольших сосудах VIII—VI вв. до н. э. Остатки льна сохранились на одной «колхидке» из клада монет, открытого в Даблагоми (V—IV вв. до н. э.), на чашах IV в. до н. э. из женского погребения в Вани и т. д. Распространение тонкой ткани в Колхиде предполагает наличие здесь уже довольно сложного прядильного станка.

Лен применялся не только для одежды, но и в рыболовстве для рыболовных сетей, а также, по-видимому, и для приготовления корабельных парусов. Свидетельства античных авторов позволяют предполагать развитие в Колхиде кораблестроения и мореходства. Колхида, по словам Страбона, «богата всем (нужным) для кораблестроения; лес она и сама производит в большом количестве и получает по рекам...» (XI, 2, 17). Тот же Страбон, говоря о включении Колхиды в состав Понтийского царства при Митридате VI, отмечает, что «отсюда (т. е. из Колхиды) шла царю главнейшая помощь для (организации) его морских сил» (XI, 2, 18). Можно вспомнить также многократно повторяющиеся в античных источниках сведения о колонизационной деятельности колхов.

Все вышесказанное говорит о высоком развитии в Колхиде целого ряда ремесел (обработка металлов, в том числе ювелирное дело, керамическое производство, обработка льна, обработка дерева, кораблестроение и т. д.). Столь высокое развитие ремесла, углубление общественного разделения труда вызывало в свою очередь развитие торгового обмена. Этому в немалой степени способствовало также возникновение греческих колоний на восточном побережье Черного моря.

Колонизация, как известно, играла большую роль в истории Древней Греции. Это явление было обусловлено, в первую очередь, конечно, факторами внутреннего развития древнегреческого общества. Однако учреждение колоний греками в том или ином месте вовсе не было случайным, и с этой точки зрения, и местные условия во многом определяли пути развития греческой колонизации.

О наличии греческих городов-колоний на территории Колхиды свидетельствуют греко-римские источники, которые на восточном берегу Черного моря упоминают три эллинских поселения: Фасис (локализуемый в районе нынешнего портового города Поти), Гиенос (близ совр. Очамчире) и Диоскурия (которая, по мнению большинства исследователей, погружена на дно Сухумской бухты)[7].

Греческие колонии в Восточном Причерноморье возникли, очевидно, несколько позже, чем в Юго-Восточном. Обыкновенно считается, что самая значительная из древнегреческих колоний Восточного Причерноморья, Фасис (совр. Поти)[8], была основана в VI в. до н. э. выходцами из греческого города на западном побережье Малой Азии—Милета. Во всяком случае фактом является существование здесь уже в V в. греческого поселения. Об этом говорит находка круглой серебряной пиалы в Зубовском хуторе на Кубани с надписью: «Я принадлежу Аполлону-Предводителю, что в Фасисе» (Απόλλωνος Ήγεμόνος είμ τõμ Φάσι)[9]. По палеографическим (τομ вм. τουμ=τουεμ) и диалектическим (ионич. форма Φάσι) признакам ее относят к концу V или к началу IV в. до н. э. Из надписи выясняется, что этот предмет принадлежал существовавшему в Фасисе святилищу бога Аполлона. М. Ростовцев полагал, что эта чаша оказалась на Кубани в результате набега здешнего населения на Фасис и ограбления им святилища Аполлона-Предводителя в Фасисе[10].

Наряду с «эллинским городом» Фасисом уже у Скилака Кариандского, т. е. в сочинении IV в. до н. э., упоминаются Диоскурия (совр. Сухуми) и Гиен (у устья р. Мокви, около совр. Очамчире), город эллинский («Азия», 81). Следует отметить, что найденный в Сухуми мраморный барельеф[11], на основании анализа данного на нем изображения, датируется исследователями последней четвертью V в. до н. э.[12].

Несколько позднее упоминается также значительная греческая колония на месте совр. Бичвинты (Пицунда), называвшаяся Питиунтом. Может быть, она возникла позднее IV в. до н. э., так как упоминание о ней отсутствует у Скилака Кариандского.

Ввиду чрезвычайной скудости данных письменных источников, почти полного отсутствия эпиграфических памятников и того, что еще не открыты наиболее известные греческие города Фасис и Диоскурия, все еще дискуссионными остаются многие проблемы истории греческой колонизации Колхиды, как, например, время и условия их возникновения, внутренняя социально-экономическая структура и политический статус, взаимоотношения с окружающим местным населением. В настоящее время исследователи все больше приходят к выводу о преобладающей торговой функции греческих поселений в Колхиде[13].

Греческие поселения сыграли весьма важную роль в развитии торгово-экономических связей греческого мира с Колхидой. Регулярное поступление греческих товаров (преимущественно высокосортных вин и оливкового масла, доставляемых в амфорах, художественной керамики и предметов роскоши) начинается уже, по крайней мере, с середины VI в. до н. э. На раннем этапе торговых сношений греков с Колхидой более активную роль играют восточно-греческие центры, но с последней четверти VI в. до н. э. начинается постепенное проникновение и аттического импорта. С начала V в. до н. э. замечается некоторое ослабление торговых связей, вызванных, по-видимому, греко-персидскими войнами, но уже с середины V в. до н. э. начинается новый подъем греческой торговли с Колхидой, в которой доминирующее положение занимают Афины и ее союзники (Хиос, Фасос)[14].

Интенсивными были торговые сношения и с Северным Причерноморьем, о чем свидетельствуют уже довольно многочисленные находки колхидской керамики VI—IV вв. до н. э. (пифосы, лутерии), а также серебрянных монет «колхидок» при раскопках городов Пантикапея, Нимфея, Мирмекия и др. В этой связи следует упомянуть также находку в Пантикапее глиняного светильника VI в. до н. э., на котором сохранились граффити с именем Κολχος, т. е. Колх. Этникон «Колх» упоминается в качестве собственного имени в боспорских надписях IV в. до н. э.[15].

Греки-колонисты находились в интенсивных сношениях с местным населением, которое снабжало их как товарами, предназначенными для экспорта, так и продуктами питания, необходимыми для жизни населения этих городов. От местной знати получали эти колонии также и рабов (захваченных в войне с соседями военнопленных), которые потом посылались в метрополию или же в другие греческие колонии. Рабы вообще являлись одним из основных пунктов экспорта из греческих колоний. Рабовладельческая Греция, так же как и сами колонии, чрезвычайно нуждалась в рабской силе. В античных источниках встречается упоминание рабов — колхов. Так, в списке некоего метека Кефисидора, который был составлен афинскими судебными исполнителями в 415—414 гг., упоминается раб колх (xóλχος), который оценивается в 153 драхмы[16]. Интересным является также надпись на т. н. берлинской чернофигурной обильно орнаментированной гидрии — глиняном сосуде, найденном в Аттике. Датируется она второй половиной VI в. до н. э. На ней имеется надпись: «сделал меня колх» (xóλχος μ’εποίησεν ). Имеется и другая надпись на найденной в Афинах амфоре: «Эвкситий сделал (меня), а колх расписал» (ΕύξίJε[o]V éπίησ [K]óλχος γε[graj]seν)[17] Б. Н. Граков считает колха, сделавшего вышеназванную гидрию, рабом колхского происхождения, жившим в Аттике; он же обращает внимание на одну надгробную надпись из Афин, упоминающую некую колхидянку (xóλχος) Εύφροούνη).[18]

Посредством греческих колоний греки ввозили в Западную Грузию, в основном, предметы роскоши: драгоценную чернолаковую и другую посуду, вино, оливковое масло и т.д. Разные фрагменты чернолаковой посуды и амфор обнаружены в большом количестве как в прибрежных городах (Диоскурия, Гиен), так и в поселениях городского типа внутренней Колхиды (Вани, Даблагоми) и т. д. Потребителем этих импортных предметов роскоши была, в основном, аристократическая верхушка колхидского общества.

Греческие колонии Восточного Причерноморья, так же как и другие греческие колонии и метрополия, являлись частью рабовладельческого мира. В них несомненно широко применялся рабский труд. Правда, в отношении восточнопричерноморских греческих городов у нас нет каких-либо конкретных сведений, но нам известно, как широко применялся рабский труд в соседних северопричерноморских греческих городах. Здесь, в т. н. Боспорском царстве часто вспыхивали и крупные восстания рабов. Можно думать, что много было рабов и в греческих прибрежных городах Колхиды. Они отправлялись отсюда, как было сказано выше, и за пределы Колхиды.

Нам хорошо известно, какую значительную роль играли греческие колонии Северного Причерноморья в политической жизни окружающей их области. Эти города образовали политический союз, который в скором времени перерос в т. н. Боспорское царство со столицей в городе Пантикапее. В V— II вв. до н. э. там правила династия Спартокидов, которые до III в. до н. э. именовались архонтами Пантикапея и царями местных покоренных племен. Затем произошло слияние этих двух титулов. Этнически население Боспорского царства было смешанным: кроме греков в него входили скифы, сарматы, синды, меоты и т. д. Рабовладельческая знать Боспорского царства состояла не только из греков, но и из местной племенной аристократии, в культурном отношении сильно эллинизированной.

Известно, что греческие колонии играли также большую роль в политической жизни Юго-Восточного Причерноморья, образовав и здесь политический союз во главе с Синопой.

У нас нет никаких данных о том, что такую же роль сыграли в истории Восточного Причерноморья существовавшие здесь греческие города. Обстановка тут, в Колхидской низменности, несомненно, была иной, чем в Северном или даже Юго-Восточном Причерноморье. По уровню социально-экономического и культурного развития население Колхидской низменности стояло на довольно высокой ступени. В связи с этим здесь далеко зашел и процесс политической и этнической консолидации населения[19]. Существовавшее в этом регионе крупное местное политическое образование полностью покорить и включить в состав своего государства в качестве одной из его провинций не удалось даже могучим Ахеменидам. Поэтому естественно, что возникшие в это время в данной местности греческие города Восточного Причерноморья не могли играть значительной самостоятельной роли в политической жизни страны. Сами эти греческие колонии, видно, подпали под политическое влияние существовавшего здесь местного колхидского политического образования и являлись его крупными торговыми центрами. Но как таковые они, несомненно, сыграли большую роль в социально-экономической жизни древней Колхиды, способствуя развитию торговли и товарного производства, а также сопутствующих им социальных явлений (углубление имущественной дифференциации, разложение сельской общины и т. д.).

Наряду с прибрежными греческими или греко-местными городами, в Колхиде, в ее внутренних районах, на базе развития профессионального ремесла и углубления общественного разделения труда на основе все увеличивающейся как внутренней, так и внешней торговли, возникли поселения городского типа — значительные торгово-ремесленные центры. В большинстве своем они, очевидно, были расположены по торговой магистрали р. Риони (Фасис).

Свидетельство существования различия между поселениями сельского и городского типов Б. А. Куфтин видел хотя бы в факте неравномерного деления ремесленных изделий и ввозимых в Колхиду импортных товаров. Археологический материал, добытый в Вани (районный центр на среднем течении р. Риони)[20] и Даблагоми (Самтредский р-н), показал, что в этих местах[21], по-видимому, уже в раннеантичную эпоху существовали поселения городского типа. В них налицо концентрация продукции ремесла, наличие профессиональных ремесленников и ремесленных мастерских.

Несомненно, еще более крупным городским центром была столица этого большого политического образования, находившаяся также по течению р. Риони. В античных источниках столица древней Колхиды именуется Айей. Обращает на себя внимание сообщение Скилака Кариандского, писателя IV в. до н. э., о том, что за гелонами, южнее от них, живут колхи и находятся города «Диоскурия и Гиен, город эллинский, и Гиен-река, Херобий-река, Хорс-река, Харий-река, Фасис-река, и Фасис, город эллинский, вверх по реке 180 стадий (т. е. нескольким больше тридцати км) плавания до большого варварского города, откуда была Медея, здесь Рио-река; затем Исис-река, Разбойничья река, Апсар-река» (Азия, § 81). Высказывалось предположение, что древняя столица Колхиды находилась в совр. Нокалакеви (недалеко от совр. Миха Цкакая), в «Археополисе» византийских источников, само название которого («старый город») наводит на мысль о существовании здесь древнего колхидского центра. В этом месте в 30-х годах производились археологические раскопки, выявившие остатки сооружений византийского, позднеантичного и римского периодов[22], а ведущиеся в настоящее время раскопки обнаружили слои и более раннего периода[23].

Река Фасис (среднее и нижнее течение р. Риони), на которой лежали все основные торгово-ремесленные и политические центры Колхиды этого периода, уже в это время представляла крупную торговую магистраль, по которой импортные греческие товары проникали в глубь страны. Вероятно, именно по этой дороге попали чернолаковая греческая керамика и другие импортные товары в Вани и Даблагоми, где они и были найдены в результате произведенных здесь археологических раскопок[24], а также многие иноземные предметы (египетские скарабеи—каменные жуки ритуального назначения, употреблявшиеся здесь уже в качестве украшения, финикийские бусы из цветного стекла, а также посуда для душистой жидкости, чернолаковая керамика и другие) в верхнем течении р. Риони, в горной Раче (найдены во время раскопок Г. Ф. Гобеджишвили на Брильском могильнике у с. Геби)[25]. Несколько позже, в раннеэллинистическую эпоху, как об этом подробнее будет сказано ниже, на среднем и нижнем течении р. Риони проходил последний этап большой международной торгово-транзитной дороги, шедшей из Индии по среднеазиатским рекам и Каспийскому морю, Азербайджану (древней Албании) и Восточной Грузии (Иберии), через Сурамский перевал и р. Фасис, достигающей восточнопричерноморских греческих городов, в частности Фасиса (совр. Поти). По фасисской торговой дороге еще в раннеантичную эпоху греческие товары проникали и в соседнюю Восточную Грузию. Об этом говорит открытие во время раскопок раннеантичного комплекса в с. Ховле (близ ж.-д. станции Гракали) фрагментов греческой керамики.

Несомненно, интенсивными должны были быть торговые связи также и с греческими городами Юго-Восточного Причерноморья.

Об интенсивности торговых связей населения Колхиды с внешним миром говорят также находки на территории Западной Грузии очень ранних монет других черноморских областей и Эгейского бассейна. Так, в Вани еще в 1895 году был найден золотой статер с острова Самос VI в. до н. э.[26] В Западной Грузии открыты также пантикапейские и синопские (клад, содержащий их, был найден в Кобулети)[27] монеты, афинские тетрадрахмы и т. д.

О высоком развитии в Западной Грузии той эпохи товарного производства и торговли безусловно говорит факт интенсивного обращения здесь монет местной чеканки, т. н. «колхидок».

Развитие производительных сил, прогресс во всех областях хозяйства (земледелие, ремесло), развитие товарного хозяйства и интенсивного обращения монет, несомненно, вызывали усиленное разложение сельской общины, обогащение одной небольшой части общинников и обнищание другой части их. Археологический материал из Западной Грузии этого периода показывает углубление имущественного различия среди населения этой области. Во многих местах Западной Грузии выявлены, с одной стороны, богатые, а с другой — бедные погребения и другие признаки социально-экономической дифференциации. Как отмечает Б. А. Куфтин, факт резко выраженной имущественной дифференциации в Западной Грузии в эту эпоху налицо даже в поселениях сельского типа[28]. Что касается поселений городского типа, то перед нами здесь, несомненно, весьма яркий материал, свидетельствующий об углублении этого явления. Наряду с погребениями со скудным погребальным инвентарем, мы здесь (напр. в Вани) встречаем исключительно богатые погребения с драгоценными высокохудожественными предметами, дорогими украшениями и импортными предметами роскоши[29], свидетельствующими, что перед нами погребения представителей аристократической верхушки общества, которая пользовалась всеми благами жизни и имела доступ к роскоши. Как было отмечено выше, именно эта верхушка и была основным потребителем местных или импортных предметов роскоши.

Археологические раскопки даже в горных северных областях Колхиды дают материал о наличии имущественной дифференциации среди населения этой области. Так, явно отличаются друг от друга в материале этой эпохи богатые и бедные погребения на Бсирцхском могильнике в Абхазии (раскопки М. М. Трапша), на Брильском могильнике в горной Раче (раскопки Г. Ф. Гобеджишвили)[30] и т. д.

Сравнительно высокий уровень развития производительных сил и концентрация богатства в руках аристократической верхушки создавали все условия для использования этой верхушкой рабского труда. Колхидская правящая верхушка, знать, была основным поставщиком рабов греческим колониям. Несомненно, эта верхушка колхидского общества и сама пользовалась рабским трудом. Рабами были в основном военнопленные, захватываемые в постоянных стычках с соседними (в основном горными) племенами.

Наряду с рабами, колхидская знать, несомненно, эксплуатировала также и свободных и полусвободных земледельцев своей страны. Эти последние все еще составляли преобладающую часть населения и были объединены в сельские общины. Масса общинников все более и более дифференцировалась на богатых и бедных. Большим влиянием пользовались в стране, вероятно, и служители культа — жрецы.

Колхидское царство, существовавшее в VI—IV вв. до н. э. в Западной Грузии политическое образование, являлось раннеклассовым государством. Это было сравнительно неразвитое классовое общество, в котором еще весьма сильны были пережитки первобытнообщинных отношений, количество рабов и ареал их использования был очень ограниченным и основными производителями материальных ценностей представлялись все еще объединенные в сельские (территориальные) общины свободные и полусвободные общинники.

Однако и Южно-Колхидское царство (Кулха), и Колхидское царство VI—III вв. до н. э. являлись сравнительно небольшими островами среди окружающего их населения, стоявшего на более низкой ступени общественного развития, населения, все еще жившего в условиях родового строя. Таково было положение в соседних областях как Южной Колхиды (Юго-Восточное Причерноморье), так и Северной Колхиды.

Население Северной Колхиды, поскольку можно судить по добытым здесь археологическим материалам (раскопки в Абхазской ССР, в горной Раче и т. д.), в культурном отношении сильно тяготело к Колхидской низменности, хотя имело тесные связи и с населением прилегающих областей Северного Кавказа. Главным образом, посредством Колхидского царства оно было втянуто в торговые связи даже с внешним миром. Об этом говорит хотя бы открытие на Брильском могильнике (Рача) египетских скарабеев и греческих импортных товаров, дошедших до этих мест, как было сказано выше, по Рионской торговой магистрали.

То, что среди жителей Северной Колхиды в это время господствовал родовой строй, ясно из того факта, что и несколько столетий спустя это население, как можно судить по весьма красноречивым свидетельствам античных авторов, в частности Страбона, все еще жило в условиях первобытнообщинных отношений.

То же можно сказать и о значительной части населения Юго-Восточного Причерноморья в период существования Ахеменидской державы, хотя здесь мы встречаемся, вероятно, с большой неравномерностью культурного и общественного развития разных частей населения данной области. Ценные сведения о населении этого края содержит «Анабасис» Ксенофонта, прошедшего через эти места со своим войском в конце V в. до н. э. Направляясь с юга к Черноморскому побережью, его войско сделало семь переходов (50 парасангов, т. е. примерно 250 км) по территории халибов (халдов-чанов). Речь идет о населении, жившем к югу от течения г. Арпас (Чорохи), так как, пройдя через территорию халибов, греки достигли течения этой реки, где она имела ширину в 4 плетра (т. е. 12 м ) (IV, 7, 18). Начиная с этих халибов, греки уже постоянно шли по территории разных западногрузинских племен.

Достигнув р. Арпас (Чорохи), греки затем прошли в восемь переходов 40 парасангов по стране скифинов и достигли «большого, богатого и многолюдного города» Гюмниас (IV, 7, 18—19). И здесь эллины шли по территории западно-грузинских (чанских) племен, так как скифины, судя по их названию, были западногрузинскими племенами[31].

«Правитель этой страны» дал эллинам проводника, который вел их в дальнейшем по территории враждебных его стране (скифинам) племен, побуждая греков жечь и разрушать их страну. На пятый день он привел эллинов к горе Фехес, откуда уже было видно море. Тогда эллины отпустили вожака домой, подарив ему из общественного имущества коня, серебряную чашу, персидскую одежду и 10 дариков, но он преимущественно просил перстней и набрал их много у солдат» (IV, 7, 27). Дальше путь шел по территории макронов — племени также, безусловно, западногрузинского происхождения[32].

Макроны заключили договор, продали им продовольствие и вели их в течение трех дней по своей стране. Затем греки подошли к территории «колхов», жителей трапезундского района. Несомненно, и здесь речь идет о западногрузинском (мегрело-чанском) населении, и «колхи» вовсе не было их самоназванием. Просто греки стали называть их так, следуя, очевидно, терминологии своих сородичей — трапезундцев. Все эти «халибы», «скифины», «соседи и враги скифинов», «макроны», «колхи» были этнически одного и того же происхождения, но, несомненно, входили в различные, часто враждовавшие друг с другом, союзы племен. Принимая во внимание пройденный греками путь, можно судить также о величине территории этих племенных союзов. Конечно, не под всеми племенными названиями у Ксенофонта можно подразумевать единые союзы племен. Так обстоит дело, например, с халибами и колхами. Однако в ряде других случаев это бесспорно. К примеру, скифины, несомненно, образовали одно единое объединение, так как у Ксенофонта речь идет о «правителе этой страны». Греки шли по территории этих скифинов более восьми дней (восемь переходов; 80 парасангов, т. е. более 300 км) до их города Гюмниас, а затем еще некоторое время до границ враждебного им скифинското объединения. То же можно сказать о соседях скифинов, враждовавших с ними, против которых возбуждал эллинов проводник — скифин. По их территории эллины шли в течение нескольких дней. С таким же определенным объединением имеем мы дело в «макронах». Договорившись с эллинами на границе их области, они вели их в течение трех дней по контролируемой ими территории. Ниже мы увидим, что у моссиников, живших на побережье западнее Керасунта, мы находим два больших союза племен. Территорию этих двух объединений моссиников эллины прошли в восемь переходов и т. д. Судя по этим данным, существовавшие здесь союзы племен охватывали порой довольно обширную территорию.

Трудно судить о политических образованиях, существовавших у западногрузинского населения Трапезундского района, которое Ксенофонт, пользуясь, очевидно, терминологией своих соплеменников — трапезундцев, именует «колхами». По признаку взаимоотношений с греками-колонистами Трепезунда население этой области делилось на две части. Жители равнины, прилегающей к Трапезунду, находились в дружеских и, вероятно, самых тесных сношениях с трапезундцами. Когда греки-наемники достигли Трапезунда, жители этого города встретили их хорошо «и в знак гостеприимства послали им дары: быков, ячмень и вино. Они также содействовали и при заключении договоров с соседними колхами, жившими по большей части на равнине, и от тех тоже прибыли дары гостеприимства в виде рогатого скота» (IV, 8, 23—24). Однако с живущим более отдаленно, в горах, населением трапезундцы находились во враждебных отношениях. Территория враждебно настроенного к трапезундцам населения находилась, очевидно, в некоторых направлениях довольно близко от города, так как в начале своего пребывания в Трапезунде греки-наемники совершали вылазки из города с целью захвата продовольствия и в тот же день возвращались в лагерь (т. е. в Трапезунд) (V, 2. 1). Однако эти вылазки для греков не всегда кончались безнаказанно. «В течение этого времени, — говорит Ксенофонт, — эллины ходили за добычей, одни успешно, другие нет. Клеайнет повел собственный и другой лох против недоступного укрепленного поселения и погиб вместе со многими другими из его отряда» (V, 1, 17). Все же вскоре настало время, «когда уже больше нельзя было достать продовольствия с расчетом в тот же день вернуться в лагерь» (V, 2, 1). Тогда грекам пришлось подумать о том, чтобы устроить экспедицию в более отдаленные места. Однако они были вынуждены разделить войско на две части, оставив половину для охраны лагеря. «Дело в том, — говорит Ксенофонт, — что колхи, изгнанные из собственных домов, собрались в большом числе на горах и оттуда неотступно следили за эллинами» (V, 2, 1). Трапезундцы решили воспользоваться присутствием греческого войска для наказания своих врагов, жителей соседних горных районов, совершавших частые набеги на Трапезунд. Проводники-трапезундцы «не повели эллинов туда, где легко было достать продовольствие, так как люди, жившие там, были их друзьями. Но они с готовностью повели их на дрилов, которые причиняли им много хлопот, в местность гористую и малодоступную, против самого воинственного из припонтийских племен» (V, 2, 2).

Ксенофонт подробно описывает столкновение с дрилами, от которых эллинское войско в конце концов спаслось с большим трудом (Аnab., кн. V, гл. 2).

И здесь греки столкнулись, вероятно, с одним на западно-грузинских (мегрело-чанских) племен, живших в горах Северо-Анатолийского хребта к югу от Трапезунда. Флавий Арриан, совершивший плавание вдоль Черноморского побережья Колхиды в 131 г. н. э., перечисляя племена, мимо которых проплыли они и его спутники, говорит: «...с трапезундцами, как говорит и Ксенофонт, граничат колхи. Тот народ, который, по его словам, отличается наибольшей воинственностью и непримиримой враждой к трапезундцам, он называет дрилами, а по моему мнению, это — санны (т. е. чаны, одно из западногрузинских племен. — Г. М.); они и до сих пор очень воинственны, непримиримые враги трапезундцев и живут в укрепленных местечках; народ этот не имеет царей и с давшего времени обязан платить дань римлянам, но, благодаря разбойничеству, они платят взносы не аккуратно; впрочем, теперь, бог даст, они будут аккуратны, или мы выгоним их (из страны )» (Аrr., Рeriplus, § 15).

Население соседнего с Трапезундом греческого города Керасунта находилось, вероятно, в таких же взаимоотношениях с окружающим его местным населением, каковыми были взаимоотношения трапезундцев с их соседями. Правда, Ксенофонт ничего не говорит о врагах керасунтцев, но из его рассказа видно, что с населением близлежащей области керасунтцы находились в очень тесных и дружеских отношениях. «Существуют, — говорит Ксенофонт, — варварские поселения в горах, дружественные керасунтцам, откуда жители спускались и продавали нам убойный скот и кое-что другое из своего имущества». Сами греки тоже ходили отсюда «в ближайшее поселение, делали там закупки и возвращались обратно» (V, 7, 13).

Однако группа греков во главе с Клеаретом решила разграбить это дружественное керасунтцам поселение. «Созвав тех, кого ему удалось уговорить, он повел их на поселение. Но еще в пути их застало утро, жители собрались и стали бросать камни и стрелять с укреплений, убили Клеарета и многих других, и только немногие добежали до Керасунта» (V, 7, 16). «После этого, как рассказывают керасунтцы, из этого поселения прибыло трое старейшин с намерением выступить» на общем собрании греков-наемников, но основная часть их к этому времени уже отбыла из Керасунта в западном направлении. Тогда эти старейшины из соседнего с Керасунтом поселения обратились к керасунтцам и начали жаловаться на наемников. Керасунтцы уверяли их, что нападение на них совершила небольшая кучка греков, без ведома остальных. Старейшины все же собрались догнать основные силы греков. Тогда находившиеся в Керасунте греки-наемники, принимавшие участие в нападении на поселение, побили камнями этих трех старейшин, посланцев подвергшегося нападению поселения.

Это событие, очевидно, очень взволновало керасунтцев, которые опасались осложнения взаимоотношений с местным населением (V, 7, 20 сл.). Обстановка настолько накалилась, что Ксенофонт говорил своему войску: «...побившие послов камнями достигли того, что вам (т. е. грекам-наемникам) теперь, единственным из всех эллинов, нельзя спокойно явиться в Керасунт, если вы придете туда без охраны» (V, 7, 30).

К западу от Керасунта греки шли уже по территории моссиников, Здесь было два крупных союза племен, враждовавших друг с другом. Греки воспользовались этим и заручились поддержкой одной группировки моссиников против другой, более сильной.

Если верить Ксенофонту, борьба между вышеназванными двумя группировками шла будто из-за главного города (Метрополиса), где находился и их акрополь, так как считалось, что «владеющие акрополем являются тем самым и господами всех моссиников, а передавали, будто теперешние его обладатели (т. е. та группировка моссиников, которая заняла враждебную позицию по отношению к грекам. — Г. М.) владели им не по праву, но пользовались преимуществом, захватив силой это общее достояние» (V, 4, 15).

Греки, совместно с их местными союзниками, взяли этот главный город моссиников со многими имевшимися здесь укреплениями. Здесь «эллины при грабеже укрепленных мест нашли в домах запасы хлеба, заготовленного, по словам моссиников, с прошлого года по заветам отцов, а новый хлеб — по большей части полба — лежал у них в стебле. В амфорах была обнаружена солонина из мяса дельфинов и в различных сосудах дельфинья ворвань, которую моссиники употребляют так же, как эллины оливковое масло. На крышах лежало много плоских каштанов без поперечных стенок. Моссиники употребляли их в большом количестве в пищу, отваривая их и выпекая из них хлеба. Встретилось и вино, которое в несмешанном виде показалось кислым и горьким, но разбавленное водой, имело приятный запах и вкус» (V, 4, 27—29).

В стране моссиников много было укрепленных мест. Значительная часть их была очень слабо укреплена. «Все легко доступные, укрепленные места сторонников враждебных эллинам моссиников, — говорит Ксенофонт. — при походе эллинов либо оставались жителями, либо добровольно сдавались. А большая часть укрепленных мест была именно такова. Они отстояли друг от друга стадиев на 80 (стадий — 117 м), одни больше, другие меньше. Жители их перекликаются между собой, и крик слышен от одного города до другого, — до такой степени эта страна изобилует возвышенностями и глубокими ущельями» (V, 4, 30—31).

Из этого видно, что у моссиников было развито земледелие, в том числе виноградарство, было широко развито также рыболовство и обработка продуктов рыболовства. Они занимались, очевидно, и обработкой металлов, в частности железа, В вооружении моссиников Ксенофонт называет, между прочим, и железные секиры (V, 4, 13), а на крайнем западе территории моссиников греки, очевидно, встретили людей, занятых обработкой железа. Ксенофонт называет здесь немногочисленных и подвластных моссиникам халибов, живущих преимущественно добыванием и обработкой железа (V, 5, 1). Наименование «халибов» эти моссиники у Ксенофонта получили, несомненно, по укоренившемуся среди греков представлению о протонтийских халибах — «изобретателях железа». Моссиники, видно, имели довольно тесные торговые сношения с греческими городами, притом не только с ближайшим к ним Керасунтом, но и более отдаленным Трапезундом. Ксенофонт упоминает бывшего с его войском трапезундца Тимесития, который был проксеном моссиников, т. е. заведовал отношениями с ними. Он знал их язык и от имени греков-наемников вел переговоры с ними (V, 4, 2 сл.).

В свете всего этого к явному непониманию нужно отнести некоторые сообщения Ксенофонта о моссиниках, в которых они изображаются в качестве не то сумасшедших, не то совершенно диких людей. Так, «при проходе через страну дружественных моссиников, — говорит Ксенофонт, — эллинам показали откормленных сыновей богатых родителей, упитанных вареными (каштанами, изнеженных, чрезвычайно белых и почти одинаковых в вышину и в ширину; спины их размалеваны, а спереди они сплошь покрыты татуированными цветами. Они хотели на виду у всех сойтись с гетерами, которых вели с собой эллины, ибо таков у них обычай. Все, как женщины, так и мужчины, у них белы. Эллины, совершившие поход, говорили о моссиниках, что это самый варварский из всех народов, через земли которых они проходили, и наиболее чуждый эллинским обычаям. Ибо они делали на людях то, что другие совершают только наедине, а наедине вели себя так, как другие ведут себя на людях: разговаривали и смеялись сами с собой и плясали где попало, словно показывая свое искусство другим» (V, 4, 32—34). Возможно, как полагают некоторые исследователи, эллины ошибочно обобщили какие-то культовые действия моссиников или же отдельные случаи и сочли их за повседневные их обычаи.

Такими же странными являются сообщения о «царях» моссиников. Когда греки взяли «главный город» (Метрополис) моссиников, то, по словам Ксенофонта, «их царь, который пребывал в деревянной башне, построенной на самом высоком месте города, причем моссиники кормят его на общественный счет, пока он сидит там под охраной, не захотел покинуть ее, так же как и тот (царь), который находился в прежде взятом укреплении, и оба сгорели там вместе с деревянными башнями» (V, 4, 26). Очевидно, таких «царей» у моссиников было довольно много, скорее всего, как полагают некоторые исследователи, здесь речь идет о жрецах, служителях культа, а не о племенных вождях («царях»)[33].

После моссиников, идя по побережью на запад, эллины в течение двух дней шли по стране тибаренов. «Страна тибаренов,— по словам Ксенофонта,— гораздо более плоская, и в ней есть расположенные у моря не очень сильно защищенные поселения» (V, 5, 2). Приняв подарки от тибаренов, греки прошли по их стране как стране дружественной и достигли греческого прибрежного города Котиоры — «колонии Синопы в стране тибаренов» (совр. город Орду на Черноморском побережье Турции) (V, 5, 3).

Сведения Ксенофонта о населении Юго-Восточного Причерноморья не дают нам более или менее полного представления о жизни живших здесь племен. Сообщаемые о них сведения фрагментарны. Рассматриваемые племена в повествовании Ксенофонта появляются лишь в той мере, в какой они имели соприкосновение с греками, шедшими по их территории и задавшимися целью ограбить их, захватить нужное им продовольствие, а также другие ценности, чтобы не пришлось с пустыми руками возвратиться на родину. Однако, даже вовсе не думая о том, чтобы описать те племена и народности, с которыми греки соприкасались во время своего похода, Ксенофонт все же сообщает много интересного о них. Многое узнаем мы об их вооружении, одежде, некоторых их обычаях. По его материалам можно судить и о хозяйстве этого населения (скотоводстве, земледелии, рыболовстве, ремеслах, в том числе обработке металлов и т. д.).

Труднее судить о политической и социальной жизни этого населения. Ксенофонт мало что сообщает в этом отношении. Судя по его сведениям, население Юго-Восточного Причерноморья в это время было свободно от всякой зависимости в отношении Ахеменидов (Аnab., V, 5, 17—18; VII, 8, 25). Как об этом уже говорилось выше, здесь существовали крупные союзы племен, которые порой враждовали между собой. Можно назвать, например, вражду двух крупных объединений скифинов, а также двух таких же объединений моссиников (см. выше). Борьба между ними, видимо, была столь ожесточенной, что они охотно пользовались даже войсками иноземцев для нанесения удара своим противникам.

Нельзя также пройти мимо того факта, что, по описанию Ксенофонта, почти вся территория была покрыта бесчисленным количеством укреплений. «Таохи жили в неприступных, укрепленных местах, куда были снесены и все их запасы» (IV, 7, 1). Соседние с ними халибы (= халды) также «жили в укрепленных местах, и продовольствие у них было собрано там же» (IV, 7, 17). И у живших южнее Трапезунда дрилов Ксенофонт встречает укрепленные пункты (V, 2, 3 сл.). Моссиники же не подчинялись эллинам, «полагаясь на неприступность своих укрепленных мест» (V, 4, 2). И в стране тибаренов у моря были укрепленные поселения (V, 5, 2). Однако преобладающая часть этих укрепленных пунктов-крепостей, видно, не представляла ничего серьезного. Описывая взятие одного из укрепленных пунктов таохов, Ксенофонт отмечает, что это не было городом и здесь даже не было домов (IV, 7, 2). Очевидно, речь идет об огражденном на возвышенности крепостной стеной месте. Главной трудностью при взятии этой крепости являлось то, как добраться до нее под ливнем камней, бросаемых укрывшимися в ней таохами. Сама крепость, очевидно, ничего из себя не представляла. Дрилы же при приближении греков «принялись жечь все те укрепленные поселения, которые, по их мнению, могли быть захвачены, а сами уходили» (V, 2, 3). При прохождении через страну моссиников, Ксенофонт говорит, что «все легко доступные укрепленные места сторонников враждебных эллинам моссиников при походе эллинов либо оставлялись жителями, либо добровольно сдавались. А большая часть укрепленных мест была именно такова» (V, 4, 30—31). В стране тибаренов же греки находят на побережье «не очень сильно защищенные поселения», которые настолько возбуждают их аппетит, что они даже думают отвергнуть присланные им тибаренами дары и напасть на них (V, 5, 2).

Конечно, не все укрепления в этой области были столь незначительными. Ксенофонт описывает существовавшие здесь некоторые довольно сильно укрепленные, пункты. В таком случае у него специально указывается, что в крепости имелся акрополь. Так было, например, в «главном городе» дрилов, где «город» с акрополем был окружен глубоким рвом. Перед «главным городом» (Μητροπόλις) моссиников находилось еще одно укрепление и т.д.

Однако такие сильно укрепленные пункты все же встречались довольно редко. Массовое же распространение в качестве основного типа населенных пунктов слабозащищенных укреплений указывает на то, что население здесь все еще жило в условиях характерной для первобытнообщинного строя политической раздробленности, когда отдельные родоплеменные объединения вели постоянные войны между собой. Такие слабоукрепленные пункты, представлявшие, как правило, обнесенные крепостной стеной (часто типа циклопической кладки) места, лишь изредка имевшие внутри этой ограды еще и акрополь, мюлли служить эффективными оборонительными сооружениями лишь при нападении малочисленных и слабо вооруженных врагов.

Конечно, жившее на всем протяжении этой огромной области население вовсе не находилось на одинаковой ступени социально-экономического развития. В горах Северо-Анатолийского хребта население все еще существовало, вероятно, в условиях слабо дифференцированного родового общества. Так было не только в данную эпоху, но и намного позднее, что видно из ряда красноречивых сообщений более поздних авторов (Страбон, Арриан, Помпоний Мела) о чанах и других здешних племенах, о которых нам придется говорить ниже. В равнинах развитие, как правило, было уже далеко зашедшим в сторону разложения родового строя и образования классового общества.

Выше мы пришли к выводу, что ведущее население существовавших еще раньше в этих краях крупных политических образований Диаухи и Кулха (Колхида), возможно, уже поднялось на ступень раннеклассового общества, однако оно было окружено населением, безусловно все еще жившим в условиях первобытнообщинного строя. С тех пор произошло много событий: киммеро-скифские вторжения, падение старых политических образований, передвижения племен, в том числе проникновение сюда горских племен, частично уничтоживших и частично вытеснивших отсюда старое население этих областей и т. д. Однако общая картина, по-видимому, осталась той же. Значительная часть населения все еще жила в условиях более или менее разложившегося родового строя, в то время как население некоторых областей, вышедшее из рамок родо-племенной структуры, включалось в качестве органической составной части в Персидскую державу и вполне приспособилось к условиям жизни империи. Стоявшие во главе таких областей правители, будь то персы или представители местной знати, являлись не родо-племенными вождями, а носителями государственной власти.

Признаком того, что в некоторых местах интересующей нас области, в частности на территории к югу от Северо-Анатолийского хребта, в бассейне р. Чорохи, население находилось на довольно высокой ступени общественного развития, исследователи обычно считают весьма любопытный факт упоминания Ксенофонтом в области скифинов «многолюдного, большого и богатого города» (πόλις οίхονμένη хαί μεγάλη хαι εύδαίμων) Гюмниас (IV, 7, 19), в то время как Трапезунд, например, тот же Ксенофонт именует лишь «многолюдным городом» (πόλις οίхονμένη) (IV, 8, 22), а Керасунт и Котиору — просто «городами» (πόλις) (V, 3, 2; V, 5, I)[34]. Интересно, что в связи со скифинами и городом Гюмниас у Ксенофонта фигурирует и «правитель этой страны» (δ της χώρας άρχων) (IV, 7, 19).

Если проследить за терминологией Ксенофонта, станет ясным, что эпитеты «многолюдный», «большой», «богатый» употребляются им на всем протяжении сочинения при характеристике встречавшихся в пути городов. Многократно дается характеристика «многолюдный» (I: 2, 10; 2, 11; 2, 13; 2, 14;), «большой и многолюдный» (I, 2, 23; II, 4, 13), «большой и богатый» (I: 4, 1; 4, И; 5, 10; 11: 5, 28), самой высокой является довольно редко встречающаяся характеристика «многолюдный, большой, богатый» (I, 2, 6; I, 2, 20; ср. I, 2, 7).

 

***

В дальнейшем, в первой половине IV в. до н. э., персам, возможно, удалось частично восстановить свои позиции в Юго-Восточном Причерноморье. В Малой Азии в эту эпоху все еще сидели персидские сатрапы и население выполняло традиционные обязательства в отношении Ахеменидов (платило дань, поставляло людей в персидское войско). На это может указывать и факт восстановления власти Персии над греческими городами Юго-Восточного Причерноморья (Синоп, Амис) в эту эпоху[35]. Однако в дальнейшем Ахеменидам приходится вести тяжелую борьбу для того, чтобы удержать в покорности Малую Азию. Отдельные персидские сатрапы часто поднимают восстания против центральной власти, стремясь сделаться независимыми. В конце царствования Артаксеркса II (405—359) от Ахеменидов отпали почти все западные сатрапы, в том числе Оронт — сатрап Армении, Ариобарзан — один из малоазийских правителей, киликийцы, пасидийцы и ликийцы. Во главе восстания стоял сатрап Каппадокии Датам. Царствование Артаксеркса III (359—338) прошло в упорной борьбе с восставшими областями, в том числе и малоазийскими провинциями ахеменидской державы.

В пределах царства Ахеменидов быстрыми темпами шел процесс социально-экономической дифференциации и классообразования в среде местного населения. Это особенно касается жителей равнинных областей. В среде жившего в горах Юго-Восточного Причерноморья населения узы родо-племенного строя были еще очень крепки, и этот строй здесь просуществовал в продолжение многих последующих столетий. После падения Персидской державы Ахеменидов в 30-х гг. IV в. до н. э. под натиском греко-македонских армий Александра Македонского произошел серьезный сдвиг в жизни населения Юго-Восточного Причерноморья. Вскоре вблизи этой области сложился ряд эллинистических государств (Понт, армянские царства и т. д.), греческие города Юго-Восточного Причерноморья и соседних областей начали играть все более и более значительную роль в политической жизни этого края и т. д. В этих условиях местное население равнинных областей Юго-Восточного Причерноморья было в полной мере вовлечено в водоворот политической и социально-экономической жизни и стало органической составной частью общества образовавшихся здесь эллинистических государств. В этих условиях, как об этом подробнее говорится у нас в другом месте, интенсивно проходил и процесс этнического смешения коренного населения Юго-Восточного Причерноморья с другими этническими элементами, входящими в состав этих государств. Однако горным племенам удалось сохранить как свой социальный строй, так и свою племенную самобытность.


[1] Микеладзе Т. К., Барамидзе М. Б. Колхский могильник VII—VI вв. до н. э. — КСИА, вып. 151, 1977, с. 36—38, рис. 3; Микеладзе Т. К. О некоторых результатах археологических исследований в зонах новостроек Колхидской низменности. — АИНГ, II, 1982, с. 83—85.

[2] Арциховский А. В. Основы археологии, 1954, с. 139.

[3] Читая Г. С. Земледельческие системы и пахотные орудия Грузии. — В кн.: Вопросы этнографии Кавказа, 1952, с. 99 и сл.

[4] Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI—II вв. до н. э. Тбилиси. 1978, с. 97.

[5] Робакидзе А. И. Происхождение пчеловодства и его место в хозяйственном быту грузинского народа. Автореф. докт. дис. Тбилиси, 1956, с. 15, 24, 33 и др.

[6] Подробнее см.: Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Тбилиси, 1979, с. 74—102.

[7] Подробный обзор источников о греческих поселениях на Колхидском побережье Черного моря и проблемы их локализации см.: Инадзе М. М. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси, 1968; Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида, с. 106—152; Инадзе М. П. Греческая колонизация Восточного Причерноморья. Тбилиси, 1982 (на груз. яз.).

[8] См. обстоятельное исследование М. Д. Бердзнишвили. К локализации города Фасиса. — Труды ТГУ, т. XXIII, 1942; его же. К истории города Фасиса. Тбилиси, 1969 (на груз. яз.).

[9] Известия имп. археологич. комиссии, вып. I, 1901, с. 94—103; Каухчишвили Т. С. Греческие надписи Грузии. Тбилиси, 1951, с. XI.

[10] Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Л., 1925, с. 571.

[11] Трапш М. М. Мраморный барельеф из Сухуми. — ВДИ, 1954, № 1, с. 164.

[12] Лордкипанидзе О. Д. Сухумская стела. — СА, 1968, №1,с. 166—176; PfuhpE., Möbius H. Die ostgriechischen Grabreliefs,Meinz am Rhein,1977, 1, № 65, с. 28—29.

[13] Подр. см. сборники: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Цхалтубо, 1977; Тбилиси, 1979; Демографическая ситуация в Причерноморье в период великой греческой колонизации. Цхалтубо, 1979; Тбилиси, 1981; Dialogues d,histoire ancienne, 6,Besancon, 1980,c.7—27.

[14] Подр. см.: Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида, с. 154— 180 (там же лит.).

[15] Подр. см.: Лордкипанидзе О. Д. К вопросу о связях Колхиды с Северным Причерноморьем в VI—IV вв. до н. э. — В сб.: История и культура античного мира. М., 1977, с. 112—115.

[16] Граков Б. Н. Материалы по истории Скифии в греческих надписях. — ВДИ, 1939, № 3, с. 290. Новую публикацию надписи см.: Нesperia, 1953, XXII, 4, с. 242 (I, 44).

[17] Каухчишвили Т. С. Греческие надписи Грузии, с. XII.

[18] Граков Б. Н. Указ. соч., с. 290.

[19] В этом отношении население этой части Колхиды представляет разительный контраст по сравнению с населением Южной Колхиды (Юго-Восточное Причерноморье), а также северных горных районов Колхиды.

[20] Результаты археологич. исследований Вани см. в сб.: Вани. Археологические раскопки. Тбилиси, т. I, 1979; II, 1976; III, 1977; IV, 1979; V, 1981; VI, 1982; VII, 1983.

[21] Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, II. с. 146.

[22] Каухчишвили С. Г. Сведения византийских писателей о Грузии, т. III, 1936, с. 318—319.

[23] См. сб.: Нокалакеви-Археополис (Археологические раскопки 1973— 1977 гг.). Тбилиси, 1981 (на груз. яз., резюме на рус. яз.).

[24] Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, II, с. 4 и след.

[25] Гобеджишвили Г. Ф. Указ. соч., с. 104—106.

[26] См. у Н. В. Хоштариа в сб.: Мимомхшшели. I, с. 303.

[27] Голенко К. В. Кобулетский клад серебренных монет середины IV в. до н. э. (предварительное сообщение). — СА, 1955, XXVII.

[28] Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды. II, с. 145.

[29] Подр. см. сб.: Вани, I, с. 112—117, 208—239.

[30] Гобеджишвили Г. Ф. Указ. соч., с. 139—140.ы

[31] См.: Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, с. 80—81.

[32] Ксенофонт передает весьма интересный эпизод о переговорах греческого воина, по происхождению макрона, с его соотечественниками. «В это время, — говорит он, — к Ксенофонту подошел пельтаст, по его словам, некогда бывший рабом в Афинах, и сказал, что он знает язык этих людей». «Я думаю, — сказал он, — что это моя родина и я хотел бы с ними переговорить, если тому нет препятствий». «Никаких препятствий нет, — сказал Ксенофонт, — переговори с ними и сперва узнай, кто они такие». На его вопрос они ответили: «Макроны» и т. д. (IV, 8, 4—7).

 

[33] Максимова М. И. Указ. соч., с. 140—141.

[34] На это обстоятельство обратил внимание Т. К. Микеладзе в своей  работе «Анабасис» Ксенофонта» (Тбилиси, 1967, с. 52—59); ср.: Максимова М. И. Античные города Юго-Восточного Причерноморья, с. 129 к след.

[35] Там же, с. 102.